Россия в эпоху изменения климата

Другие особенности американской экономики также дают преимущество США по сравнению с Россией. Поскольку общий объем инвестиций в России ниже, чем в США, существующие в России запасы капитала и инфраструктуры будут заменяться медленнее. Более значительная роль государства в регулировании энергетики будет препятствовать тому, чтобы ценовые сигналы точно отражали быстро меняющиеся тенденции затрат в таких областях, как возобновляемые источники энергии и хранение энергии. Государственная бюрократия будет реагировать медленнее, чем частные игроки. При системе, в которой роль стартапов невелика, технологический «скачок» будет сдерживаться. По всем этим причинам энергетический переход в России будет происходить медленнее, чем в США, как во внутренней, так и в экспортной политике[5].

Поскольку более половины доходов российского бюджета поступает от продажи природных ресурсов, важной переменной будет степень открытости мировой экономики. Если торговые барьеры возрастут, трансграничная передача новых энергетических технологий замедлится. Более низкие темпы экономического роста во всем мире – предсказуемое следствие более закрытой глобальной экономики – уменьшат скорость, с которой страны, особенно развивающиеся, будут обновлять свою инфраструктуру и промышленность и переходить к более высокой энергоэффективности. Чем дольше продлится глобальный энергетический переход, тем дольше доходы России от экспорта нефти будут оставаться высокими. Но это только продлит существующую зависимость России от экспорта углеводородов и задержит ее адаптацию к новым ролям в мировой экономике завтрашнего дня.

Изменение климата и COVID-19

Как может затронуть эти фундаментальные вопросы COVID-19? Поменяет ли пандемия правила игры? Вероятно, правильнее думать о вирусе как о катализаторе, который ускорит основные тенденции, которые уже имели место до пандемии. Следующие три аспекта кажутся особенно важными[6]. Во-первых, по мере того как мир начинает оправляться от COVID-19, способность и воля правительств к совместным действиям, и без того слабые, ослабнут еще больше, по мере того как правительства будут сосредоточиваться на внутренних делах и на своих собственных независимых стратегиях восстановления своей экономики и общества. Вместо единения наций мы с большей вероятностью увидим подозрения и враждебность, когда страны будут обвинять друг друга в кризисе и перенаправлять кредиты и помощь своему собственному населению.

Во-вторых, мир глубоко погрязнет в долгах и, вероятно, эта ситуация будет сохраняться десятилетиями. Это сократит финансовую помощь самым бедным. Пока правительства, компании и потребители будут пытаться восстановить балансы своих счетов, выплатить проценты и заработать на то, чтобы расплатиться с долгами, у них будет мало возможности и желания заниматься чем-либо, кроме самых неотложных задач. Такие проекты, как финансовая помощь со стороны развитых стран развивающимся для борьбы с изменением климата, скорее всего, будут сняты с повестки дня и заменены более насущными задачами. Это будет не очень щедрый мир.

В-третьих, глобальные потоки капитала, товаров и высокотехнологичного предпринимательства, которые так и не оправились полностью после финансового кризиса 2008–2009 годов, станут более слабыми, чем они были накануне пандемии. Нормой будут тарифные барьеры и протекционизм, поскольку правительства будут стремиться защитить свою промышленность и сохранить занятость. Трансграничные инвестиции сократятся. Глобальные инвестиции в «чистую энергию» могут быть снижены, а амбициозные цели в области «углеродно нейтральной экономики» отложены. В Азии, в той мере, в какой вопрос чистой энергии вообще останется на повестке дня, он будет в большей степени связан с загрязнением, то есть проблема будет заключаться в здоровье населения, а не в сокращении выбросов парниковых газов.

Эти три особенности будут относиться и к России. Россия никогда не была так полно интегрирована в глобализированную экономику, как другие крупные державы. Только в последнее десятилетие Россия была полностью подключена к интернету, и то в первую очередь в Москве и Санкт-Петербурге. Ее участие в мировых финансовых потоках оставалось ограниченным даже до финансового кризиса 2008–2009 годов, а чистое движение капитала имело место из страны, а не внутрь. Россия была второстепенным участником глобального аутсорсинга – например, в том, что касается кол-центров и центров обработки данных, – и у нее не было большого излишка дешевой рабочей силы, на который можно было бы опираться в международном разделении труда. Ее сравнительное преимущество в международной торговле заключалось в основном в экспорте сырья. В «деглобализирующемся» мире эти особенности, вероятно, станут еще более выраженными.