IX
Как боролись с преступниками
Государственный порядок, устроенный Петром, был наделен уникальными силами для защиты собственной безопасности. Но доля непосредственно петровского участия в этом была не абсолютной: века существования Московского царства и, в особенности, век XVII заложили порядочную почву для рождения сил контроля и наказания. Известно, что еще Соборное Уложение 1649 года отделило преступления против монаршей воли и государственной власти от других тяжелых преступлений. Уложение выделяло несколько категорий таких преступлений: против здоровья и жизни монарха, измену (выражавшуюся часто в бегстве за рубеж и смене подданства), связи с неприятелем и умысел – намерение совершить преступление. Отдельно стоят скоп (соучастие в преступном деянии) и заговор. Под эти две категории подгоняли как реально готовящиеся выпады против государства, так и беззаботные разговоры о политике. Но петровская эпоха значительным образом расширила и детализировала этот круг преступных деяний. В первую очередь в перечень наказаний включили преследования родственников государственных преступников и конфискацию имущества. Появилась также новая категория: «слова противные на государя». Нецензурная брань, «злые», «поносные» слова в адрес императора означали неминуемую экзекуцию, как и в случае с подготовкой заговора. Та же участь ждала бросивших на землю монеты или печать государя. Удивительно читать, что даже отказ пить за здоровье монарха, «не питие за здравие», рассматривали как преступление. В этом случае надлежало осушать «покал» или чарку вина до дна. И кульминационной обязанностью подданных была «любовь к государю». Целовальник Никита Дементьев, в 1720 году уличенный в «нелюбви», всего лишь не пил за здоровье монарха.
Таким образом, основным преступлением было слово. Посадский человек Михаил Большаков, не осознавший опасность до конца, в 1703 году неосторожно бросил: «Кто это платье завел, того бы я повесил». Большакову не нравились новые костюмы, в которые Петр по собственной воле переодевал дворянство. Много усилий Большаков приложил, чтобы доказать следствию, что хулил своими гнусными словами немцев, а вовсе не государя. Слово, речь были главными источниками бед нерадивого россиянина. Позволившие себе в хмельном угаре сравнить себя с государем, поставить себя выше его, исполнить охрипшим от выпивки голосом дурную песню или вовсе «название своего житья царством» отправлялись в Сибирь, лишенные дара речи. Каждый россиянин обязан был донести о преступлении, если имел о нем сведения. Иначе знания о готовившейся измене, связях с неприятелем или богохульстве могли стоить ему жизни.
Подозрение в совершении или причастности к преступлению – самая неоднозначная причина, по которой люди оказывались в стенах Преображенского приказа – Тайной канцелярии. Фактически ее грани настолько неуловимы, что практически любой мог быть схвачен по этому мотиву. Даже поверхностные сношения с осужденным могли стать поводом для помещения в цепи или ударов кнутом. Причем сколько-нибудь подробного следствия в этих случаях ждать не следовало. Так, Андрис Фальк, слуга лифляндца Стакельберга, по воле следователей был направлен в оренбургскую ссылку. Причиной этого стало то, что он мог слышать крамольные речи своего господина, ранее поплатившегося за них свободой и сосланного в Сибирь.
Показательным в этой атмосфере был случай в январе 1724 года. В Петропавловскую крепость привели доносчика Михаила Кузьмина. «Кузьмин на вопросы генерала Ушакова ничего не отвечал, а дрожал знатно от страха, и как вывели его в другую светлицу, оный Кузьмин упал и лежал без памяти и дрожал по-прежнему, для того был отдан под арест». Тайную канцелярию российские подданные между собой называли «стукаловым приказом». Главным преступлением были непотребные слова о монаршем троне и государственной власти, а главным инструментом наказания был кнут. Сложно было сыскать человека, вне зависимости от его социального положения, не испытавшего на себе процедуру порки кнутом. Будь он аристократом или простолюдином, боярином или солдатом. Бытует мнение, что Россия до Екатерины II являла собой страну сплошь поротых людей.