Оповещения об ассамблеях прибивали к столбам, что, между прочим, вызвало легкое недовольство иностранцев, привыкших получать индивидуальные приглашения. Собрания происходили три раза в неделю на протяжении всей зимы. О начале ассамблеи возвещали боем в барабаны. Четкой системы распределения повинности принимать ассамблею не существовало, распределялась она генерал-полицмейстером в Петербурге и комендантом в Москве между чиновниками в случайном порядке. Первую же предстояло принять у себя самому государю, 26 ноября 1718 года.
Допускались на ассамблеи только чиновники, приказные, корабельные мастера, а также иностранные матросы в сопровождении дам: «Определяется каким чинам на оныя ассамблеи ходить, а именно: с высших чинов до обер-офицеров и дворян, также знатным купцам и начальным мастеровым людям, тоже знатным приказным; тож, разумеется, и о женском поле, их жен и дочерей». Видеть слуг и крестьян на мероприятии, как видно, не хотели. Даже лакеям и служителям было запрещено входить в апартаменты, ожидая распоряжений хозяина в сенях. Вести себя надлежало в строгом соответствии с утвержденными Петром правилами, касавшимися как гостей, так и хозяев дома. Мероприятие не следовало начинать ранее четырех часов дня и завершать позднее десяти вечера.
Прием был построен максимально либерально, без лишнего церемониала. Хозяину не рекомендовали ни встречать кого-либо на входе, ни провожать, ни потчевать. Прибытие, убытие гостей не имели строгих границ, а зависели лишь от воли гостей. Для удовольствия приносили трубки, шахматы, лучины для закуривания.
Порядок общения на собрании выглядел так: «Во время бытия в ассамблее вольно сидеть, ходить, играть и в том никто другому прешкодить и унимать; также церемонии делать вставаньем, провожаньем и прочим отнюдь да не дерзает под штрафом Великого орла, но только при приезде и отъезде поклоном почтить должно».
Неотъемлемой и чуть ли не самой важной частью ассамблей были танцы. Петр, путешествуя по Европе, с большой охотой осваивал все принятые там танцевальные обычаи, которые впоследствии привез в Россию. Неумение танцевать или отсутствие мастерства в этом деле по мере развития ассамблей становилось признаком дурного воспитания. Чтобы освоить все сложные заморские движения, прибегали к помощи первых учителей этого искусства – пленных шведских офицеров. Танцевали менуэт, англез и польский. Кавалеру и даме предоставлялось право самостоятельно выбирать, с кем продолжать танцевать: у Берхгольца мы можем прочесть: «Если же они не желали продолжать менуэт, а желали после него танцевать англез или польский, то объявляли об этом, и тогда кавалеры, желавшие участвовать в танцах, выбирали себе дам; во всех же других случаях дамы выбирали кавалеров».
Плодами новшества стало возраставшее увлечение молодых дворян и бояр танцевальным искусством, о чем можно отыскать строчки в дневнике камер-юнкера Берхгольца: «Нельзя себе вообразить, до какой степени они любят танцы, равно как и здешние молодые купцы, из которых многие танцуют очень хорошо… Русские дамы мало уступают немкам и француженкам в тонкости обращения и светскости».
Всешутейший и всепьянейший собор
В истории общественных увеселений конца XVII и начала XVIII века особняком стоит Сумасброднейший, Всешутейший и Всепьянейший собор. Не существует и не может существовать его однозначной оценки. Мнения как поколения, современного Петру, так и последующих не могли выглядеть одинаковым образом в оценке эпатажного, пропитанного развратом и разгулом царского детища. Существует много разночтений насчет того, имело ли предприятие царя обдуманный характер либо же это был всего лишь плод его противоречивой натуры, часто склонной к вину и развлечениям. Можно считать верной философскую трактовку, когда появление этого дышащего перегаром сборища объявляют тщательно запланированной культурной диверсией. Якобы царь тщательно вычерчивал и взвешивал, как вогнать в агонию старые порядки и очистить умы, и нашел эпатаж и шок самыми эффективными в этом деле.