Россия в глобальной политике. Новые правила игры без правил (сборник)

Между тем исследователь посткоммунистического транзита болгарин Иван Крастев еще весной 2014 года в интервью «Немецкой волне» предложил противоположную трактовку: «Если называть российскую политику одним словом, то это изоляционизм. Не геополитический, а культурный и психологический. Это отличает его от советского. Когда в те времена было решено закрыться, СССР построил Берлинскую стену. А теперь русские создали такую ситуацию, когда стену вокруг них хотят построить другие».

Эта версия, несколько парадоксальная на фоне истерики по поводу российского экспансионизма, кажется более основательной, если взглянуть на посткрымскую эволюцию в контексте российского развития последних трех лет. С момента, когда Владимир Путин вернулся в Кремль, понимая, что модель развития, работавшая в 2000-е годы, исчерпана.

Его первым программным документом за два месяца до начала формальной избирательной кампании была статья в «Известиях» о Евразийском союзе, которой, фактически, рисовался как желаемая Россией окружающая среда. Потом последовала серия предвыборных публикаций, в которых красной нитью проходили две идеи – о строительстве прочной и самобытной идентичности России и о об опасностях, которые несет непредсказуемый и неуправляемый мир, сооруженный победителями в холодной войне. 2012 и 2013 годы прошли под знаком все более активных концептуальных исканий об идентичности – чтобы создать целостный и идейно непротиворечивый русский мир внутри российского общества. Устойчивый внутренний мир, способный защититься от разнузданного внешнего.

Многие тогда обращали внимание, что в выступлениях президента и официальной риторике заметны аллюзии, отсылающие к взглядам Александра Солженицына. Не только в том, что касалось консервативно-традиционалистского крена, но и с точки зрения культурно-политического ареала. Евразийский союз, состоящий из России, Белоруссии и Казахстана и нацеленный на членство Украины (остальные страны никогда не считались приоритетами) почти буквально воспроизводил тот «русский мир», который Солженицын описал в статье 1990 года «Как нам обустроить Россию».

Майдан взорвал выстроенную картину. Внешний агрессивный мир вторгся во внутренний, заставив в пожарном порядке латать прорехи и выстраивать новую линию обороны. Но он же дал жизнь другой версии «русского мира» – агрессивно-защитной, пытающейся скомпоновать свое новое пространство уже не из того, что кажется его естественными составляющими, а из осколков. И вместо стройной картины получилась кровопролитная междоусобная война и «Минский процесс» с непонятной конечной целью на фоне усугубляющейся внешней обстановки.

Главная задача – тем или иным способом обезопаситься от наступающего со всех сторон окружающего мира – осталась. Не только и не столько в конкретном украинском случае, но и в целом – в условиях глобальной экономики и тотальной коммуникационной среды. После почти четверти века перемен Россия «зависла» между двумя состояниями. Она так и не стала равноправной частью мировой экономики, она не извлекает полноценные дивиденды из глобализации, как, например, Китай. При этом Россия интегрировалась в нее в достаточной степени, чтобы испытывать на себе все потрясения на мировых рынках и внешние воздействия. Промежуточная ситуация тяготила всех – и сторонников более глубокой интеграции, и приверженцев более изолированного развития. Рост политических рисков, связанный с объективным ухудшением международной обстановки во втором десятилетии XXI века, заставил сделать выбор в пользу второго варианта – «отсоединение» (насколько возможно) от глобальных процессов.

Новации 2012–2013 годов – от кампании по национализации элит и деофшоризации до противопоставления русского идейного набора западным ценностям – подготовили почву для разрыва, катализатором которого стал кризис на Украине. Санкции, а потом и валютный обвал сцементировали результат. К концу года Россия отгородилась от Запада забором из политической неприязни, военной боеготовности, идеологического отторжения и курсового перепада, делающего экспорт из Европы крайне невыгодным.

Процесс сопровождался активизацией дипломатии и внешнеэкономической деятельности на незападном направлении, тем более что Азию президент России объявил приоритетом на весь XXI век еще до взрыва на Украине. Однако ментальной переориентации с Запада на Восток так и не случилось, тем более не произошло прорыва в сторону какого-то лидерства в незападном сообществе. В этом отношении показательна та самая Валдайская речь, в которой мир за пределами Америки просто отсутствует, весь пафос обращен к ней.

Один из наиболее часто употребляемых афоризмов о российской внешней политике принадлежит канцлеру Российской империи Александру Горчакову и относится к периоду после Крымской войны: «Россия не сердится, Россия сосредотачивается». Так, кстати, называлась и одна из предвыборных статей Владимира Путина в 2012 году.