Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис

Революция оттеснила «военные» заботы церковного ведомства на второй план. Русская Православная Церковь оказалась по-своему захвачена революцией. Иные священнослужители с восторгом нацепили на рясы красные банты (в народе их тут же прозвали «социал-диаконами» и «социал-псаломщиками). Со своей стороны рабочие наперебой заказывали молебны по случаю переворота, а солдаты, не отказываясь от привычных ритуалов, произносили «зажигательные речи»^{2435}.

Временное правительство и здесь действовало по принципу отмены «реакционных» запретов. Так, в конце марта были устранены ограничения в правах белого духовенства и монашествующих, слагающих с себя сан или лишенных его по духовному суду^{2436}, — попросту говоря, расстриги получали права граждан.

События в столице поначалу носили подчеркнуто светский характер: 8 марта духовенству даже было отказано в участии похорон жертв революции^{2437}. В Москве духовенство, напротив, поспешило поддержать новую власть. Прозвучали заявления о том, что «христианская миссия» русской революции предполагает уничтожение всех тюрем, ибо преступников, подлежащих перевоспитанию, теперь не будет^{2438}.

Внутри РПЦ происходило нечто невиданное. 4 марта члены Синода приветствовали вынос из зала заседаний царского кресла. Лишь отдельные священники рискнули высказаться против бунтарей, которые «осмелились посягнуть на священные права помазанника Божьего»^{2439}. Среди них был и обличитель Л.Н. Толстого, Г.Е. Распутина и Илиодора (Труфанова) епископ Гермоген, постоянно преследовавшийся при старом режиме.

В марте-апреле 1917 г. по стране прокатилась волна чрезвычайных съездов духовенства и мирян. В соответствии с их решениями с кафедр стали смещаться «реакционные» архиереи, а избранные епархиальные советы начали ограничивать епископскую власть.

В ряде городов (Калуге, Орле, Вятке, Ставрополе, Витебске, Красноярске, Чите, Иркутске, Владивостоке, Баку, Новгороде-Северском) в «праздниках освобождения России» участвовали местные иереи. Многие владыки отслужили благодарственные молебны^{2440}. Иные священники высказывались за социальную революцию^{2441}. Архиепископ Таврический Дмитрий 5 мая провозгласил: «Ныне Сам Царь небесный занял Престол Русского Царства, дабы Он Единый Всесильный был верным помощником нашим в постигшей нас великой скорби, в бедствиях, нагнанных на нас нашими бывшими руководителями государственной жизни нашей»^{2442}.

Новая модель взаимоотношений светской и духовной властей стала строиться снизу. Кое-кто из «революционных» священников поспешил отслужить молебен в красных одеяниях. (Известен по меньшей мере один случай такого рода — это был священник В.И. Востоков^{2443}.) Активизировались обновленцы. В период с 6 по 20 марта были уволены митрополит Петроградский Питирим, архиепископ Тобольский Варнава, епископ Сарапульский Амвросий и, наконец, митрополит Московский Макарий^{2444}. Демократизировалась приходская жизнь^{2445}. В некоторых селах устраивались «церковно-народные торжества» с крестными ходами и молебнами^{2446}.

Некоторые влиятельные архиереи (такие как пермский епископ Андроник) продолжали прославлять Николая II, сравнивая его с пострадавшим Христом^{2447}. Либерально настроенные представители петроградского духовенства возбудили вопрос об избрании правящих архиереев клиром и мирянами. Их поддержал обер-прокурор^{2448}. В целом такая система замещения церковных должностей и стала утверждаться.

Между тем тверской епископ Серафим (Чичагов), неустанный обличитель «церковной демократизации», считал, что нельзя допускать мирян к управлению церковью. Подобно тому, как Христос выбирал себе апостолов, церковные иереи должны сами назначать достойных пастырей^{2449}. Так или иначе, все ожидали обновления церкви и веры: сотни телеграмм священников, церковных старост, съездов и собраний духовенства, поступавших в адрес Временного правительства, свидетельствовали о готовности к «оздоровлению и упорядочению… свободной церковной жизни»^{2450}.

Однако новая власть не хотела терять контроль над религиозными организациями. Хотя 4 марта В.Н. Львов объявил о полной свободе церкви в вопросах внутреннего управления (оставив за собой право приостановки политически нежелательных решений Синода), через два дня он же заявил, что считает себя «облеченным всеми прерогативами прежней царской власти в церковных делах». Современники считали его человеком, с которым не стоит иметь дело по причине его крайнего простодушия и даже не вполне нормального^{2451}. Львов был не в меру активен.