Россiя въ концлагере

Можно симпатизировать и можно не симпатизировать политическимъ убeжденiямъ, толкнувшимъ этихъ людей сюда. Но не жалeть этихъ людей нельзя. Это -- не та коминтерновская шпана, которая eдетъ сюда по всяческимъ, иногда тоже не очень легальнымъ, визамъ совeтской власти, которая отдыхаетъ въ Крыму, на Минеральныхъ Водахъ, которая объeдаетъ русскiй народъ Инснабами, субсидiями и просто подачками... Они, эти идеалисты, бeжали отъ "буржуазныхъ акулъ" къ своимъ соцiалистическимъ братьямъ... И эти братья первымъ дeломъ скрутили имъ руки и бросили ихъ въ подвалы ГПУ...

Эту категорiю людей я встрeчалъ въ самыхъ разнообразныхъ мeстахъ совeтской Россiи, въ томъ числe и у финляндской границы въ Карелiи, откуда ихъ на грузовикахъ и подъ конвоемъ ГПУ волокли въ Петрозаводскъ, въ тюрьму... Это было въ селe Койкоры, куда я пробрался для развeдки насчетъ бeгства отъ соцiалистическаго рая, а они бeжали въ этотъ рай... Они были очень голодны, но еще больше придавлены и растеряны... Они видeли еще очень немного, но и того, что они видeли, было достаточно для самыхъ мрачныхъ предчувствiй насчетъ будущаго... Никто изъ нихъ не зналъ русскаго языка и никто изъ конвоировъ не зналъ ни одного иностраннаго. Поэтому мнe удалось на нeсколько минутъ втиснуться въ ихъ среду въ качествe переводчика. Одинъ изъ нихъ говорилъ по нeмецки. Я переводилъ, подъ {35} проницательными взглядами полудюжины чекистовъ, буквально смотрeвшихъ мнe въ ротъ. Финнъ плохо понималъ по нeмецки, и приходилось говорить очень внятно и раздeльно... Среди конвоировъ былъ одинъ еврей, онъ могъ кое-что понимать по нeмецки, и лишнее слово могло бы означать для меня концлагерь...

Мы стояли кучкой у грузовика... Изъ-за избъ на насъ выглядывали перепуганные карельскiе крестьяне, которые шарахались отъ грузовика и отъ финновъ, какъ отъ чумы -- перекинешься двумя-тремя словами, а потомъ -- Богъ его знаетъ, что могутъ "пришить". Финны знали, что мeстное населенiе понимаетъ по фински, и мой собесeдникъ спросилъ, почему къ нимъ никого изъ мeстныхъ жителей не пускаютъ. Я перевелъ вопросъ начальнику конвоя и получилъ отвeтъ:

-- Это не ихнее дeло.

Финнъ спросилъ, нельзя ли достать хлeба и сала... Наивность этого вопроса вызвала хохотъ у конвоировъ. Финнъ спросилъ, куда ихъ везутъ. Начальникъ конвоя отвeтилъ: "самъ увидитъ" и предупредилъ меня: "только вы лишняго ничего не переводите"... Финнъ растерялся и не зналъ, что и спрашивать больше.

Арестованныхъ стали сажать въ грузовикъ. Мой собесeдникъ бросилъ мнe послeднiй вопросъ:

-- Неужели буржуазныя газеты говорили правду?

И я ему отвeтилъ словами начальника конвоя -- увидите сами. И онъ понялъ, что увидeть ему предстоитъ еще очень много.

Въ концентрацiонномъ лагерe ББК я не видeлъ ни одного изъ этихъ дружественныхъ иммигрантовъ. Впослeдствiи я узналъ, что всeхъ ихъ отправляютъ подальше: за Уралъ, на Караганду, въ Кузбассъ -- подальше отъ соблазна новаго бeгства -- бeгства возвращенiя на свою старую и несоцiалистическую родину.

УМЫВАЮЩIЕ РУКИ

Однако, самое прiятное въ пересылкe было то, что мы, наконецъ, могли завязать связь съ волей, дать знать о себe людямъ, для которыхъ мы четыре мeсяца тому назадъ какъ въ воду канули, слать и получать письма, получать передачи и свиданiя.

Но съ этой связью дeло обстояло довольно сложно: мы не питерцы, и по моей линiи въ Питерe было только два моихъ старыхъ товарища. Одинъ изъ нихъ, Iосифъ Антоновичъ, мужъ г-жи Е., явственно сидeлъ гдe-то рядомъ съ нами, но другой былъ на волe, внe всякихъ подозрeнiй ГПУ и внe всякаго риска, что передачей или свиданiемъ онъ навлечетъ какое бы то ни было подозрeнiе: такая масса людей сидитъ по тюрьмамъ, что если поарестовывать ихъ родственниковъ и друзей, нужно было бы окончательно опустошить всю Россiю. Nominae sunt odiosa -- назовемъ его "профессоромъ Костей". Когда-то очень давно, наша семья вырастила и выкормила его, почти безпризорнаго мальчика, онъ кончилъ гимназiю и университетъ. Сейчасъ онъ мирно профессорствовалъ въ Петербургe, жилъ тихой кабинетной мышью. Онъ нeсколько разъ проводилъ свои московскiя командировки у меня, въ Салтыковкe, и у меня съ нимъ была почти постоянная связь. {36}

И еще была у насъ въ Питерe двоюродная сестра. Я и въ жизни ее не видалъ, Борисъ встрeчался съ нею давно и мелькомъ; мы только знали, что она, какъ и всякая служащая дeвушка въ Россiи, живетъ нищенски, работаетъ каторжно и, почти какъ и всe онe, каторжно работающiя и нищенски живущiя, болeетъ туберкулезомъ. Я говорилъ о томъ, что эту дeвушку не стоитъ и загружать хожденiемъ на передачи и свиданiе, а что вотъ Костя -- такъ отъ кого же и ждать-то помощи, какъ не отъ него.

Юра къ Костe вообще относился весьма скептически, онъ не любилъ людей, окончательно выхолощенныхъ отъ всякаго протеста... Мы послали по открыткe -Костe и ей.