Россiя въ концлагере

Черезъ полчаса пришелъ какой-то новый надзиратель.

-- Гражданинъ П., на свиданье...

I. А. уeхалъ въ Сибирь въ полномъ походномъ обмундированiи... {42}

ЭТАПЪ

Каждую недeлю ленинградскiя тюрьмы отправляютъ по два этапныхъ поeзда въ концентрацiонные лагери. Но такъ какъ тюрьмы переполнены свыше всякой мeры, -- ждать очередного этапа приходится довольно долго. Мы ждали больше мeсяца.

Наконецъ, отправляютъ и насъ. Въ полутемныхъ корридорахъ тюрьмы снова выстраиваются длинныя шеренги будущихъ лагерниковъ, идетъ скрупулезный, безконечный и, въ сущности, никому не нужный обыскъ. Раздeваютъ до нитки. Мы долго мерзнемъ на каменныхъ плитахъ корридора. Потомъ насъ усаживаютъ на грузовики. На ихъ бортахъ -- конвойные красноармейцы съ наганами въ рукахъ. Предупрежденiе: при малeйшей попыткe къ бeгству -- пуля въ спину безъ всякихъ разговоровъ...

Раскрываются тюремныя ворота, и за ними -- цeлая толпа, почти исключительно женская, человeкъ въ пятьсотъ.

Толпа раздается передъ грузовикомъ, и изъ нея сразу, взрывомъ, несутся сотни криковъ, привeтствiй, прощанiй, именъ... Все это превращается въ какой-то сплошной нечленораздeльный вопль человeческаго горя, въ которомъ тонутъ отдeльныя слова и отдeльные голоса. Все это -- русскiя женщины, изможденныя и истощенныя, пришедшiя и встрeчать, и провожать своихъ мужей, братьевъ, сыновей...

Вотъ гдe, поистинe, "долюшка русская, долюшка женская"... Сколько женскаго горя, безсонныхъ ночей, невидимыхъ мiру лишенiй стоитъ за спиной каждой мужской судьбы, попавшей въ зубцы ГПУ-ской машины. Вотъ и эти женщины. Я знаю -- онe недeлями бeгали къ воротамъ тюрьмы, чтобы узнать день отправки ихъ близкихъ. И сегодня онe стоятъ здeсь, на январьскомъ морозe, съ самаго разсвeта -- на этапъ идетъ около сорока грузовиковъ, погрузка началась съ разсвeта и кончится поздно вечеромъ. И онe будутъ стоять здeсь цeлый день только для того, чтобы бросить мимолетный прощальный взглядъ на родное лицо... Да и лица-то этого, пожалуй, и не увидятъ: мы сидимъ, точнeе, валяемся на днe кузова и заслонены спинами чекистовъ, сидящихъ на бортахъ...

Сколько десятковъ и сотенъ тысячъ сестеръ, женъ, матерей вотъ такъ бьются о тюремныя ворота, стоятъ въ безконечныхъ очередяхъ съ "передачами", съэкономленными за счетъ самаго жестокаго недоeданiя! Потомъ, отрывая отъ себя послeднiй кусокъ хлeба, онe будутъ слать эти передачи куда-нибудь за Уралъ, въ карельскiе лeса, въ приполярную тундру. Сколько загублено женскихъ жизней, вотъ этакъ, мимоходомъ, прихваченныхъ чекистской машиной...

Грузовикъ -- еще на медленномъ ходу. Толпа, отхлынувшая было отъ него, опять смыкается почти у самыхъ колесъ. Грузовикъ набираетъ ходъ. Женщины бeгутъ рядомъ съ нимъ, выкрикивая разныя имена... Какая-то дeвушка, растрепанная и заплаканная, долго бeжитъ рядомъ съ машиной, шатаясь, точно пьяная, и каждую секунду рискуя попасть подъ колеса... {43}

-- Миша, Миша, родной мой, Миша!..

Конвоиры орутъ, потрясая своими наганами:

-- Сиди на мeстe!.. Сиди, стрeлять буду!..

Сколько грузовиковъ уже прошло мимо этой дeвушки и сколько еще пройдетъ... Она нелeпо пытается схватиться за бортъ грузовика, одинъ изъ конвоировъ перебрасываетъ ногу черезъ бортъ и отталкиваетъ дeвушку. Она падаетъ и исчезаетъ за бeгущей толпой...

Какъ хорошо, что насъ никто здeсь не встрeчаетъ... И какъ хорошо, что этого Миши съ нами нeтъ. Каково было бы ему видeть свою любимую, сбитую на мостовую ударомъ чекистскаго сапога... И остаться безсильнымъ...

Машины ревутъ. Люди шарахаются въ стороны. Все движенiе на улицахъ останавливается передъ этой почти похоронной процессiей грузовиковъ. Мы проносимся по улицамъ "красной столицы" какимъ-то многоликимъ олицетворенiемъ memento mori, какимъ-то жуткимъ напоминанiемъ каждому, кто еще ходитъ по тротуарамъ: сегодня -- я, а завтра -- ты.

Мы въeзжаемъ на задворки Николаевскаго вокзала. Эти задворки, повидимому, спецiально приспособлены для чекистскихъ погрузочныхъ операцiй. Большая площадь обнесена колючей проволокой. На углахъ -- бревенчатыя вышки съ пулеметами. У платформы -- безконечный товарный составъ: это нашъ эшелонъ, въ которомъ намъ придется eхать Богъ знаетъ куда и Богъ знаетъ сколько времени.

Эти погрузочныя операцiй какъ будто должны бы стать привычными и налаженными. Но вмeсто налаженности -- крикъ, ругань, сутолока, безтолочь. Насъ долго перегоняютъ отъ вагона къ вагону. Все уже заполнено до отказа -даже по нормамъ чекистскихъ этаповъ; конвоиры орутъ, урки ругаются, мужики стонутъ... Такъ тыкаясь отъ вагона къ вагону, мы, наконецъ, попадаемъ въ какую-то совсeмъ пустую теплушку и врываемся въ нее оголтeлой и озлобленной толпой.

Теплушка оффицiально расчитана на 40 человeкъ, но въ нее напихиваютъ и 60, и 70. Въ нашу, какъ потомъ выяснилось, было напихано 58; мы не знаемъ, куда насъ везутъ и сколько времени придется eхать. Если за Уралъ -- нужно расчитывать на мeсяцъ, а то и на два. Понятно, что при такихъ условiяхъ мeста на нарахъ -- а ихъ на всeхъ, конечно, не хватитъ -- сразу становятся объектомъ жестокой борьбы...