Россiя въ концлагере

И вотъ, eдетъ онъ на какую-то очередную "великую" сталинскую стройку. Ничего строить онъ не можетъ, ибо силъ у него нeтъ... Въ 1930-31 году такого этапнаго мужика на Бeломорско-Балтiйскомъ каналe прямо ставили на работы, и онъ погибалъ десятками тысячъ, такъ что на "строительномъ фронтe" вмeсто "пополненiй" оказывались сплошныя дыры. Санчасть (санитарная часть) ББК догадалась: прибывающихъ съ этапами крестьянъ раньше, чeмъ посылать на обычныя работы, ставили на болeе или менeе "усиленное" питанiе -- и тогда люди гибли отъ того, что отощавшiе желудки не въ состоянiи были переваривать нормальной пищи. Сейчасъ ихъ оставляютъ на двe недeли въ "карантинe", постепенно втягиваютъ и въ работу, и въ то голодное лагерное питанiе, которое мужику и на волe не было доступно и которое является лукулловымъ пиршествомъ съ точки зрeнiя провинцiальнаго тюремнаго пайка. Лагерь -все-таки хозяйственная организацiя, и въ своемъ рабочемъ скотe онъ все-таки заинтересованъ... Но въ чемъ заинтересованъ рeдко грамотный и еще рeже трезвый деревенскiй комсомолецъ, которому на потопъ и разграбленiе отдано все крестьянство и который и самъ-то окончательно очумeлъ отъ всeхъ вихлянiй "генеральной линiи", отъ дикаго, кабацкаго административнаго восторга безчисленныхъ провинцiальныхъ властей?

ВЕЛИКОЕ ПЛЕМЯ "УРОКЪ"

Насъ, интеллигенцiи, на весь вагонъ всего пять человeкъ: насъ трое, нашъ горе-романистъ Степушка, попавшiй въ одинъ съ нами грузовикъ, и еще какой-то ленинградскiй техникъ. Мы всe приспособились вмeстe на средней нарe. Надъ нами -- группа питерскихъ рабочихъ; ихъ мнe не видно. Другую половину вагона занимаетъ еще десятка два рабочихъ; они сытeе и лучше одeты, чeмъ крестьяне, или говоря, точнeе, менeе голодны и менeе оборваны. Всe они спятъ.

Плотно сбитой стаей сидятъ у печурки уголовники. Они не то чтобы оборваны -- они просто полураздeты, но ихъ выручаетъ невeроятная, волчья выносливость бывшихъ безпризорниковъ. Всe они -- результатъ жесточайшаго естественнаго отбора. Всe, кто не могъ выдержать поeздокъ подъ вагонными осями, ночевокъ въ кучахъ каменнаго угля, пропитанiя изъ мусорныхъ ямъ (совeтскихъ мусорныхъ ямъ!) -- всe они погибли. Остались только самые крeпкiе, по волчьи выносливые, по волчьи {47} ненавидящiе весь мiръ -- мiръ, выгнавшiй ихъ дeтьми на большiя дороги голода, на волчью борьбу за жизнь...

Тепло отъ печки добирается, наконецъ, и до меня, и я начинаю дремать. Просыпаюсь отъ дикаго крика и вижу:

Прислонившись спиной къ стeнкe вагона блeдный, стоитъ нашъ техникъ и тянетъ къ себe какой-то мeшокъ. За другой конецъ мeшка уцeпился одинъ изъ урокъ -- плюгавый парнишка, съ глазами попавшаго въ капканъ хорька. Борисъ тоже держится за мeшокъ. Схема ясна: урка сперъ мeшокъ, техникъ отнимаетъ, урка не отдаетъ, въ расчетe на помощь "своихъ". Борисъ пытается что-то урегулировать. Онъ что-то говоритъ, но въ общемъ гвалтe и ругани ни одного слова нельзя разобрать. Мелькаютъ кулаки, полeнья и даже ножи. Мы съ Юрой пулей выкидываемся на помощь Борису.

Мы втроемъ представляемъ собою "боевую силу", съ которою приходится считаться и уркамъ -- даже и всей ихъ стаe, взятой вмeстe. Однако, плюгавый парнишка цeпко и съ какимъ-то отчаянiемъ въ глазахъ держится за мeшокъ, пока откуда-то не раздается спокойный и властный голосъ:

-- Пусти мeшокъ...

Парнишка отпускаетъ мeшокъ и уходитъ въ сторону, утирая носъ, но все же съ видомъ исполненнаго долга...

Спокойный голосъ продолжаетъ:

-- Ничего, другой разъ возьмемъ такъ, что и слыхать не будете.

Оглядываюсь. Высокiй, изсиня блeдный, испитой и, видимо, много и сильно на своемъ вeку битый урка -- очевидно, "паханъ" -- коноводъ и вождь уголовной стаи. Онъ продолжаетъ, обращаясь къ Борису:

-- А вы чего лeзете? Не вашъ мeшокъ -- не ваше дeло. А то такъ и ножъ ночью можемъ всунуть... У насъ, братъ, ни на какихъ обыскахъ ножей не отберутъ...

Въ самомъ дeлe -- какой-то ножъ фигурировалъ надъ свалкой. Какимъ путемъ урки ухитряются фабриковать и проносить свои ножи сквозь всe тюрьмы и сквозь всe обыски -- Аллахъ ихъ знаетъ, но фабрикуютъ и проносятъ. И я понимаю -- вотъ въ такой людской толчеe, откуда-то изъ-за спинъ и мeшковъ ткнуть ножомъ въ бокъ -- и пойди доискивайся...

Рабочiе сверху сохраняютъ полный нейтралитетъ: они-то по своему городскому опыту знаютъ, что значитъ становиться урочьей стаe поперекъ дороги. Крестьяне что-то робко и приглушенно ворчатъ по своимъ угламъ... Остаемся мы четверо (Степушка -- не въ счетъ) -- противъ 15 урокъ, готовыхъ на все и ничeмъ не рискующихъ. Въ этомъ каторжномъ вагонe мы, какъ на необитаемомъ островe. Законъ остался гдe-то за дверями теплушки, законъ въ лицe какого-то конвойнаго начальника, заинтересованнаго лишь въ томъ, чтобы мы не сбeжали и не передохли въ количествахъ, превышающихъ нeкiй, мнe неизвeстный, "нормальный" процентъ. А что тутъ кто-то кого-то зарeжетъ -кому какое дeло.

Борисъ поворачивается къ пахану: {48}

-- Вотъ тутъ насъ трое: я, братъ и его сынъ. Если кого-нибудь изъ насъ ткнутъ ножомъ, -- отвeчать будете вы...