Россия в концлагере

У оплетенного проволокой входа в лагерь стояло трое ВОХРовцев, очень рваных, но не очень сытых. Здесь же торчала караульная будка, из которой вышел уже не ВОХРовец, а оперативник то есть вольнонаемный чин ГПУ: в длиннополой кавалерийской шинели с сонным и отъевшимся лицом. Я протянул ему свое командировочное удостоверение. Оперативник даже не посмотрел на него: «Да что там, по личности видно, что свой, проходите». Вот так комплимент! Неужели мимикрия моя дошла до такой степени, что всякая сволочь по одной личности признает меня своим.

Я прошел за ограду лагеря и только там понял, в чем заключалась тайна проницательности этого оперативника: у меня не было голодного лица, следовательно, я был своим. Я понял еще одну вещь, что лагеря, как такового, я еще не видал, если не считать 19-го квартала. Я не рубил дров, не копал песку, не вбивал свай в Беломорско-Балтийскую игрушку тов. Сталина. С первых же дней мы все трое вылезли на лагерную поверхность. И кроме того, Подпорожье было новым с иголочки и сверхударным отделением, Медгора же была столицей, а вот здесь, в Водоразделе просто лагерь, не ударный, не новый и не столичный. Покосившиеся и почерневшие бараки, крытые парусиной, корой, какими-то заплатами из толя, жести, и Бог знает, чего еще. Еле вылезающие из-под земли землянки, крытые дерном. Понурые, землисто бледные люди, которые не то, чтобы ходили, а волокли свои ноги На людях несусветная рвань, большей частью собственная, а не казенная. Какой-то довольно интеллигентного вида мужчина в чем-то вроде довоенной дамской жакетки, как она сюда попала? Вероятно, писал домой: пришлите хоть что-нибудь, замерзаю. Вот и прислали то, что на дне семейного сундука еще осталось после раскулачивании и грабежей за полной ненадобностью властям предержащим. Большинство лагерников в лаптях. У некоторых еще проще – ноги обернуты какими-то тряпками и обвязаны мочальными жгутами.

Я поймал себя на том, что глядя на все это, я сам стал не идти, а тоже волочить ноги. Нет, дальше я не поеду. Ни в Сегежу, ни в Кемь, ни даже в Мурманск – к чертовой матери. Мало ли я видал гнусности на своем веку! На сто нормальных жизней хватило бы. И на мою хватит. Что-то было засасывающее, угнетающее в этом пейзаже голода, нищеты и забитости. Медгора показалась домом, уютным и своим. Все в мире относительно.

В штабе я разыскал начальника лагпункта – желчного взъерошенного и очумелого маленького человечка, который сразу дал мне понять, что ни на копейку не верит в то, что я приехал в это полукладбище с целью выискивать среди этих полуживых людей чемпионов для моей спартакиады. Тон у начальника лагпункта был почтительный и чуть-чуть иронический: знаем мы вас, на соломе не проведете, знаем, какие у вас в самом деле поручения.

Настаивать на спортивных целях моей поездки было бы слишком глупо. Мы обменялись многозначительными взглядами. Начальник как-то передернул плечами: «Да еще, вы понимаете, после здешнего восстания».

О восстании я не слыхал ничего; даром что находился в самых лагерных верхах. Но этого нельзя было показывать. Если бы я показал, что о восстании я ничего не знаю, я этим самым отделил бы себя от привилегированной категории «своих людей». Я издал несколько невразумительно сочувствующих фраз. Начальнику лагпункта не то хотелось поделиться хоть с кем-нибудь, не то показалось целесообразным подчеркнуть передо мною, «центральным работником», сложность и тяжесть своего положения. Выяснилось, что три недели тому назад на лагпункте вспыхнуло восстание. Изрубили ВОХР, разорвали в клочки начальника лагпункта, предшественника моего собеседника и двинулись на Повенец. Стоявший в Повенце 51 стрелковый полк ГПУ загнал восставших в болото, где большая часть их погибла. Оставшихся и сдавшихся в плен водворили на прежнее место, кое-кого расстреляли, кое-кого угнали дальше на север, сюда же перебросили людей из Сегежи и Кеми. Начальник лагпункта не питал никаких иллюзий, ухлопают и его, быть может и не в порядке восстания, а так просто из-за угла.

– Так что вы понимаете, товарищ; какая наша положения. Положения критическая и даже, правду говоря, вовсе хреновая. Ходят эти мужики, а что они думают – всем известно. Которые, так те еще в лесу оставшись. Напали на лесорубочную бригаду, охрану изрубили и съели.

– То есть, как так, съели?

– Да так просто. Порезали на куски и с собою забрали. А потом наши патрули по следу шли, нашли кострище да кости. Что им больше в лесу есть-то?

Так, значит. Общественное питание в стране строящегося социализма. Дожили, о Господи! Нет, нужно обратно в Медгору. Там хоть людей не едят.

Я пообедал в вольнонаемной столовой, попытался было походить по лагпункту, но не выдержал. Деваться было решительно некуда. Узнал, что моторка идет в три часа утра назад. Что делать с собою в эти остающиеся 15 часов? Мои размышления прервал начальник лагпункта, проходивший мимо.

– А то поехали бы на участок, как у нас там лесные работы идут.