Россия в концлагере

– Tarde venientibus – поленья, – щеголевато иронизирует Якименко. Бывает и так, что – tarde venientibus – поленьями.

Якименко понимающим взором окидывает сцену – перевернутую табуретку, разлетевшиеся бумаги, меня, Стародубцева и наши обоюдные позы и выражения лиц.

– Безобразие все-таки. Передайте Богоявленскому, что я приказал найти вам и место, и стул, и стол. А пока пойдемте ко мне домой. Мне с вами кое о чем поговорить нужно.

– Сейчас, я только бумаги с полу подберу.

– Бросьте. Стародубцев подберет. Стародубцев, подберите.

С искаженным лицом Стародубцев начинает подбирать. Мы с Якименко выходим из УРЧ.

– Вот идиотская погода, – говорит Якименко тоном, предполагающим мою сочувственную реплику. Я подаю сочувственную реплику. Разговор начинается, так сказать, в светских тонах; погода, еще о художественном театре начнет говорить.

– Я где-то слыхал вашу фамилию. Это не ваши книжки по туризму?

– Мои.

– Ну, вот. Очень приятно. Так что мы с вами, так сказать, товарищи по призванию. В этом году собираюсь по Сванетии.

– Подходящие места.

– Вы как шли? С севера? Через Донгуз-Орун?

Ну, чем не черные тюльпаны?

И так шествуем мы, обсуждая прелести маршрутов Вольной Сванетии. Навстречу идет начальник третьей части. Он почтительно берет под козырек. Якименко останавливает его.

– Будьте добры мне на шесть вечера машину. Кстати, вы знакомы?

Начальник третьей части мнется.

– Ну, так позвольте вас познакомить. Это наш известный туристский деятель, тов. Солоневич. Будет вам читать лекции по туризму. Это…

– Да, я уже имею удовольствие знать товарища Непомнящего.

Товарищ Непомнящий берет под козырек, щелкает шпорами к протягивает мне руку. В этой руке – донос Стародубцева, эта рука собирается поставить меня к стенке. Я тем не менее пожимаю ее.

– Нужно будет устроить собрание наших работников. Вольнонаемных, конечно. Тов. Солоневич прочтет нам доклад об экскурсиях по Кавказу.

Начальник третьей части опять щелкает шпорами.

– Очень будет приятно послушать.

На всю эту комедию я смотрю с несколько запутанным чувством.

…Приходим к Якименко. Большая чистая комната. Якименко снимает шинель.

– Разрешите, пожалуйста, товарищ Солоневич, я сниму сапоги и прилягу.

– Пожалуйста, – запинаюсь я.

– Уже две ночи не спал вовсе. Каторжная жизнь.

Потом, как бы спохватившись, что уж ему-то и в моем-то присутствии о каторжной жизни говорить вовсе уж не удобно, поправляется.

– Каторжная жизнь выпала на долю нашему поколению.

Я отвечаю весьма неопределенным междометием.

– Ну, что ж, товарищ Солоневич. Туризм – туризмом, но нужно и к делам перейти. Я настораживаюсь.

– Скажите мне откровенно. За что вы, собственно сидите?

Я схематически объясняю: работал переводчиком, связь с иностранцами, оппозиционные разговоры.

– А сын ваш?

– По форме – за то же самое. По существу – для компании.

– Н-да. Иностранцев лучше обходить сторонкой. Ну, ничего. Особенно унывать нечего. В лагере культурному человеку, особенно если с головой, не так уж плохо. – Якименко улыбнулся не без некоторого цинизма. – По существу не такая уж жизнь и на воле. Конечно, первое время тяжело. Но люди ко всему привыкают. И, конечно, восьми лет вам сидеть не придется. Я благодарю Якименко за утешение.

– Теперь дело вот в чем. Скажите мне откровенно, какого вы мнения об аппарате УРЧ?

Мне нет никакого смысла скрывать это мнение.

– Да, конечно. Но что поделаешь? Другого аппарата нет. Я надеюсь, что вы поможете мне его наладить. Вот вы вчера говорили об инструкциях низовым работникам. Я вас для этого, собственно говоря и побеспокоил. Сделаем вот что. Я вам расскажу, в чем заключается работа всех звеньев аппарата, а вы на основании этого напишете этакие инструкции. Так, чтобы было коротко и ясно самым дубовым мозгам. Пишите вы, помнится, недурно.

Я скромно склоняю голову.

– Но, видите ли, товарищ Якименко, я боюсь что на мою помощь трудно рассчитывать. Здесь пустили сплетню, что я украл и сжег несколько десятков дел, и я ожидаю…

Я смотрю на Якименку и чувствую, как внутри что-то начинает вздрагивать.

На лице Якименки появляется вчерашняя презрительная гримаса.

– Ах, это? Плюньте.

Мысли и ощущения летят стремительной путаницей. Еще вчера была почти полная безвыходность. Сегодня – плюньте. Якименко не врет, хотя бы потому, что врать у него нет никакого основания. Неужели, это в самом деле Шпигель? Папироска в руках дрожит мелкой дрожью. Я опускаю ее под стол.

– В данных условиях не так легко плюнуть. Я здесь человек новый.

– Чепуха все это. Я этот донос… это дело видал. Сапоги в смятку. Просто Стародубцев пропустил все сроки, запутался и кинул все печку. Я его знаю. Вздор. Я это дело прикажу ликвидировать.

В голове становится как-то покойно и пусто. Даже нет особого облегчения. Что-то вроде растерянности.

– Разрешите вас спросить, товарищ Якименко, – почему вы поверили, что это вздор?