Россия в концлагере

Успенский сел, стянул с себя сапоги и все прочее. Два его телохранителя шатались по берегу и делали вид, что они тут ни при чем. Успенский похлопал себя по впалому животу и сказал:

- Худею, черт его дери.

Я посоветовал ему мертвый час после обеда.

- Какой тут к черту мертвый час. Передохнуть и то некогда. А вы и английский знаете?

- Знаю.

- Вот, буржуй.

- Не без того.

- Ну и жара.

Юра перестал околачиваться и плыл к берегу классическим кролем. Он этим кролем покрывал стометровку приблизительно в рекордное для России время. Успенский приподнялся.

- Ну и плывет же, сукин сын! Кто это?

- А это мой сын.

- Ага. А вашего брата я в Соловках знал. Ну и медведь.

Юра с полного хода схватился закрай мостика и с этакой спортивной элегантностью вскочил наверх. С копны его волос текла вода, и вообще без очков он видел не очень много.

- Плаваете вы, так сказать, большевицкими темпами. - сказал Успенский. Юра покосился на неизвестное ему голое тело.

- Да, так сказать, специализация.

- Это приблизительно скорость всесоюзного рекорда. - пояснил я.

- Всерьез?

- Сами видали.

- А вы в спартакиаде участвуете? - спросил Успенский Юру.

- Коронный номер, - несколько невпопад ответил я.

- Коронным номером будет профессор X. - сказал Юра.

Успенский недовольно покосился на меня: как это я не умею держать язык за зубами.

- Юра абсолютно в курсе дела. Мой ближайший пом. А в Москве он работал в кино помощником режиссера Ромма. Будет организовывать кинооформление спартакиады.

- Так вас зовут Юрой? Ну, что ж, давайте познакомимся. Моя фамилия Успенский… - Очень приятно. - осклабился Юра. - Я знаю, вы начальник лагеря. Я о вас много слышал.

- Что вы говорите? - иронически удивился Успенский.

Юра выжал волосы, надел очки и уселся рядом в позе, указывавшей на полную непринужденность.

- Вы, вероятно, знаете, что я учусь в техникуме?

- Н-да, знаю. - столь же иронически сказал

Успенский.

- Техникум, конечно, халтурный. Там, вы знаете, одни урки сидят. Очень романтический народ. В общем там по вашему адресу написаны целые баллады. То есть не записаны, а так сочинены. Записываю их я.

- Вы говорите, целые баллады?

- И баллады и поэмы и частушки - все, что хотите.

- Очень интересно. - сказал Успенский. - Так они у вас записаны? Можете вы их мне прочесть?

- Могу. Только они у меня в бараке.

- И на какого черта вы живете в бараке? - повернулся ко мне Успенский. Я же предлагал вам перебраться в общежитие ВОХРа.

Общежитие ВОХРа меня ни в какой степени не устраивало.

- Я думаю на Вичку перебраться.

- А вы наизусть ничего из этих баллад не помните?

Юра кое-что продекламировал; частушки, почтив непереводимые на обычный русский язык и непечатные абсолютно.

- Да, способные там люди. - сказал Успенский. - А порасстреливать придется почти всех. Ничего не поделаешь.

От разговора о расстрелах я предпочел уклониться.

- Вы говорили, что знали моего брата в Соловках. Вы и там служили?

- Да, примерно так же, как служите теперь вы.

- Были заключенным? - изумился я.

- Да. На десять лет. И как видите, ничего. Можете мне поверить, лет через пять и вы карьеру сделаете.

Я собрался было ответить, как в свое время ответил Якименке: меня де и московская карьера не интересовала, а о лагерной и говорить нечего. Но сообразил, что это было бы неуместно.

- Эй, Грищук! - вдруг заорал Успенский. Один из телохранителей вбежал на мостик.

- Окрошку со льдом, порций пять. Коньяку со льдом - литр. Три стопки. Живо!

- Я не пью, - сказал Юра.

- Ну и не надо. Вы еще маленький, вам еще сладенького. Шоколаду хотите?

- Хочу.

И вот, сидим мы с Успенским, все трое в голом виде, среди белого дня и всякой партийно-чекистской публики и пьем коньяк. Все это было неприличным даже и по чекистским масштабам, но Успенскому при его власти на всякие приличия было плевать. Успенский доказывает мне, что для умного человека нигде нет такого карьерного простора, как в лагере. Здесь все очень просто: нужно быть толковым человеком и не останавливаться решительно ни перед чем. Эта тема начинает вызывать у меня легкие позывы к тошноте.

- Да, а на счет вашего брата. Где он сейчас?

- По соседству. В Свирьлаге.

- Статьи? Срок?

- Те же, что и у меня.

- Обязательно заберу его сюда. Какого ему там черта? Это я через Гулаг устрою в два счета. А окрошка хороша.

Телохранители сидят под палящим солнцем на песке, шагах в пятнадцати от нас. Ближе не подсел никто. Местный предводитель дворянства в пиджаке к при галстуке цедит пиво, обливается потом. Розетка его красного знамени багровеет, как сгусток крови, пролитой им - и собственной и чужой, и предводитель дворянства чувствует, что кровь эта была пролита зря.

МОЛОДНЯК

ВИЧКИНСКИЙ КУРОРТ