Россия в концлагере

«От людей уйдут, от собак не уйдут», — уверенно говорили про беглецов солдаты лагерной охраны. Действительно, для беглецов самой страшной угрозой были громадные ищейки, специально дрессированные для поимки заключенных, бежавших из лагеря. Патрули с такой собакой ходили по тропинкам, и собака, почуявшая след в лесу, спускалась с цепи и догоняла человека. Если последний не имел причин скрываться, он останавливался и ждал прихода патруля. Если он убегал, собака рвала его и не давала уйти.

Встречи с собаками я боялся больше всего, ибо у меня не было огнестрельного оружия, а идти рядом, отмахиваясь палкой от нападения громадного зверя — не выход из положения.

Готовясь к побегу, я достал из дезинфекционной камеры бутылку специальной жидкости — хлорпикрина, испаряющего удушливый газ, надеясь, что это средство может обезопасить меня от погони патруля с собакой.

И вот, как-то в средине своего трудного пути мне пришлось пересечь какую-то просеку в лесу со слабо обозначенной тропинкой. Углубившись в лес дальше, я через полчаса услышал сзади себя звуки собачьего лая. Эти звуки, как мороз, пробежали у меня по коже. Погоня!

Обогнать собаку — безнадежно. Ну-ка, хлорпикрин, выручай, дружище, не дай погибнуть. Я добежал до небольшой прогалины и, дойдя до средины, где росло несколько кустиков, залил свои следы доброй порцией ядовитой жидкости.

Потом я побежал дальше, сделал большой крюк и подошел к поляне сбоку, метрах в 300. Сзади меня была небольшая речка, которая на всякий случай была мне последней надеждой; текучая вода замывает всякий след.

Притаившись за кустом, я минут через 20 увидал, как из лесу по направлению моего следа выбежала большая сторожевая собака и, опустив голову, направилась по моему следу прямо к кустам. Сердце у меня замерло. Неужели мой хлорпикрин не будет действовать? Но ведь тогда я беспомощен перед любой собакой, почуявшей мой след. А в приграничной полосе на каждой просеке налажены постоянные обходы солдат с собаками.

Собака бежит прямо к кустам. Все ближе. Вот она ткнулась носом во что-то и вдруг, как бы отброшенная невидимой пружиной, отскакивает назад. По ее суетливым, порывистым движениям видно, что она ошеломлена этим запахом. Из кустов неслышно выходит солдат и с удивлением смотрит, как собака трет морду о траву и мечется во все стороны. Попытки заставить ее идти вперед тщетны. И красноармеец, внимательно осмотрев местность и поставив веху, торопливо уходит назад, сопровождаемый собакой. Несмотря на всю опасность положения и возможность организованной погони я в восторге. Мой хлорпикрин действует! Собачья угроза перестает тенью висеть над моей головой.

Встреча

Я застрял. Впереди — цепь озер, связанных протоками и болотами. С одной и с другой стороны видны деревни. Обойти трудно и опасно: время жатвы, и весь крестьянский народ на полях. А путь на север лежит через озера.

Ну, что ж. Значит, опять и опять вплавь. Я осторожно выхожу из леса на луг, покрытый кустами, чтобы высмотреть место переправы на утро. Подхожу к берегу и… о, ужас! Вижу, как из прибрежных кустов на меня удивленно и испуганно смотрит человеческое лицо.

Попался, мелькает у меня в голове. Конец.

В этой пограничной местности каждый житель обязан немедленно донести на ближайший пост ГПУ о всяком незнакомом человеке. Сейчас же облава, погоня и — аминь. Я мгновенно соображаю, что в таком положении бежать — худший выход. Поэтому я нахожу в себе силы приветливо улыбнуться и сказать:

— Здорово, товарищ.

Испуг на лице человека сменяется недоверием и настороженностью, но я ободряюсь все больше, человек один и в крестьянском костюме. На крайний случай придется ему полежать связанным и с заткнутым ртом пару дней.

— Не знаете ли, далеко еще до деревни Видлино?

— Не. Не знаю, — отвечает крестьянин, сорокалетний, обросший бородой, босой человек в рваной одежде, опоясанный веревкой.

— А вы кто такой будете? — спросил он.

— Я-то? — спокойно отвечал я — А я землемер с Олонца. В вашей деревне землеустроительная комиссия была уже?

— Не. Не знаю, — мрачно и по-прежнему недоверчиво отвечает крестьянин.

— Ах, черт возьми. Неужели еще не пришли, — сержусь я. — А я-то от них отбился, думал, что они здесь. Хотел вот осмотреть погоревший лес, да заблудился.

Я знаю, как тяжело приходится теперь крестьянству при новых порядках, когда их силой заставили коллективизировать свое хозяйство. Знаю, что вопрос о своей земле, о своем хозяйстве для каждого крестьянина самый жгучий и назревший. Поэтому я стараюсь отвлечь его подозрения в том, что я беглец и спрашиваю:

— Да разве вам в деревне еще не объявили насчет передела земли?

— Какого передела? — оживляется крестьянин. — Неужели в колхозы остальных загонять будут?

— Да нет. Землю по-старому, по-справедливому распределять будут. Вот у меня тут и инструменты с собой. — указываю я на свою сумку.

Разговор принимает нужное мне направление. Подогрев вопросы крестьянина несколькими фантастическими, но розовыми сообщениями об улучшении деревенской жизни, я говорю с досадой: