Россия в неволе

Кое-как познакомились. Накрыли поляну в гостиной, серьезного характера, телик включили, пусть жужжит – воскресенье, всеобщая дурь, хохот – "бабки", концерты, "квн", гидропидоры с полупокерами, вся эта пассивная педерастия… Фон, короче, нынешней жизни. Сидим выпиваем. Я-то человек не робкий, прошло время – расслабляюсь, веселюсь как могу – рядом моя женщина на сегодня, ну и что, что родители – всё же люди, русские, чай, не албанцы какие, хотя насчет Москвы и москвичей скажу прямо – это другая страна. Мама, впрочем, оказалась с деревни, а вот папка её – точно, комсомолец недоделанный, всё с подъё…ками, всё с усмешкой.

Идём с ним курить на балкон. Он подкатывает, так, по-столичному, противно. Ну всё, думаю, прилетели к нам грачи – пидарасы-москвичи…

– Ну как, Саш? Нормально всё у тебя? отдыхаешь заслуженно?

– Нормально, а что?

– Да ничего. Вижу – сидел, страдал можно сказать.

– Да уж не в прятки играл. Неприемлемо, что ли?

– Да нет. Нет, нормально всё, не напрягайся, что ты… У нас кто не сидит, тот сажает. Старая русская традиция…

Ну не о чем говорить. Стоим, курим, пепел вниз стряхиваем, на соседей, хотя – смотрю, у него баночка из-под кофе для окурков – но он тоже за мной – показывает, что поддерживает движуху. Наверняка, плюнет потом в спину, и окурки будет в баночке солить. Я-то как раз ненавижу мусорить – это мой дом, моя страна, я хозяин везде, кроме Москвы, три часа гость, а потом член семьи – здесь не получается, нутро ворочается.

– Слушай, Саня. Можно, Саней, называть?

– Да.

– А ты знаешь, кто она? Ты с ней серьезно?

– А что?

– Ну, знаешь, кто она, дочь моя?

– Нет, а что?

Поворачиваюсь к нему лицом. Опёрся так боком, чтоб врезать правой ногой по голени, и сразу харю эту всю сытую и бритую расквасить, в дерьмо. Только вот как лучше и больней – локтем? Может, банкой из-под кофе ухо ему отрезать? Медленно, с проникновением ржавых зазубрин (давно уже банка стоит) в мягкие ткани лицевой части этого гнусного сутенёрского тельца…

– Думаю, лучше тебе знать.

– Что знать?

– Ну, что она – это, как по-вашему. Работает… Конечно, не шалашовка, а дорогая, по вызову… Вот она кто – прости…

Договорить эта мразь, кто она, не успел. Думаю, ах ты сучара, жрал её салатики, нарезочки, коньяк пил дорогой, маслинки смаковал, осетринку заточил с белым хлебцем – и ещё, золотой п..ды вентилятор, в стороне хочешь остаться? Никто не смеет мою женщину, какая бы она ни была, называть так, как ему вздумается. Пусть даже и отец. Хотя, какой он отец – так, куча мусора. Он так и сложился вокруг своего набитого пуза, в углу балкона, жаба. Был бы под руками нож – убил бы, банка из-под кофе смялась сразу об подбородок, только поцарапала.

Захожу в комнату. Верке говорю – Пойдём-ка домой, Вера.

Она поняла, вскочила. Мамка побледнела – шасть на балкон. А мы одели туфли, ботинки, плащик – и ушли.

Вижу – Верка моя огорчилась, а что поделаешь, если биологический папа духовный уродец? Вижу – не этого она хотела, хотела по-человечески, своим бабьим умишком, вывести эту пидерсию, а вышло как вышло.

– Ты его не сильно?

– Да нет, придёт в себя, отдуплится.

– Только маму жалко. Уехала бы она в свою деревню. Нет, не хочет. Боится. Мстить будет, напоминать. Ну, что, Саш, будем мы кутить сегодня, нет?

Неделю кутили. Спустили, проиграли, раздали, шваркнули всё, что у нас было – рестораны, танцы, шашлык-машлык в элитном Подмосковье, ночные гонки по золотому подбрюшью обкуренной столицы с купанием в шампанском, с битьем посуды в казино, даже в театр сходили, но спектакль надо сказать был не огонь, да и Лёву Дурова в этот день кем-то заменили, так что показал ей только фото на афише у входа (театр два дня искали, на котором он играет, или работает) – она смеётся, да нет, Саш, успокойся, не он это, не он.

Всё, лавэ кончилось – надо работать, надо уезжать. Мы опять на вокзал. На последние, мы уже не делили – её, мои, я билет взял. Она мне опять пакетов в купе натащила, и телефонный номер, цифры накидала на бумажке – Будешь в Москве, Саня, сам знаешь…