Россия в откате

И тут снова пора вспомнить о социальной дисциплине как способе выживания народа в эпоху исторического кризиса. Однако от писательских призывов сама собой социальная дисциплина не вернется, точно так же, как беременность не возникнет от чтения любовных романов. К дисциплине должна призвать власть, а точнее, наглядно ее продемонстрировать на собственном примере. Напомню, что Екатерина Великая сначала привила оспу себе и наследнику, а лишь потом призвала это делать подданных.

Не знаю, как вы, дорогие читатели, но за последние пятнадцать лет в обращениях власти к народу я ни разу не слышал ничего, ни слова о бескорыстии и самопожертвовании во имя будущего Державы. Обращения правительства к народу напоминают скорее отчеты правления не очень успешного акционерного общества перед чересчур покладистыми держателями акций: надо потерпеть еще годок, в следующий избирательный срок, возможно, пойдут дивиденды. Но ведь это лукавство! Мы с вами не акционеры, а граждане — мы не можем продать свои акции и послать все к черту, вложив деньги в более доходное предприятие, например, в американское кролиководство. Разве можно продать Великую русскую равнину и Байкал? Впрочем, в XIX веке, в пору реформ Александра Освободителя, Волгу со всеми портами и пристанями чуть не продали в личную собственность. Имеется такой задокументированный исторический факт. Но вовремя спохватились…

Призывов же к самопожертвованию нет по вполне понятной причине: в ответ народ потребует самопожертвования и бескорыстия от властей предержащих. А ведь это уже совсем другой разговор! Вы думаете, сталинская гвардия во френчах ходила и демонстрировала всяческий ригоризм по глупости? Э нет, они соблюдали (часто только внешне) взаимный договор с обществом о самоотверженности и бескорыстии во имя исполнения великой задачи — «вытащить республику из грязи». Вытащили, потом снова втащили, потом опять вытащили… Но это отдельный разговор.

Позднесоветская верхушка была уже дамой комфортной, но старалась скрыть свои номенклатурные радости за заборами спецсанаториев и дверями распределителей. Подловато, конечно, зато умно, ведь по радио пели: «Прежде думай о родине, а потом о себе». Кстати, мой опыт общения с руководителями советской эпохи свидетельствует о том, что таких людей, которые думали сначала об общем деле, а потом о своих частных делах, было не так уж и мало. Косилка горбачевской, а потом и ельцинской кадровой политики проехалась прежде всего по ним. Полагаю, проехалась целенаправленно: наступало время, которое внезапно прозревший ныне публицист Черниченко очень точно назвал эпохой «Большого хапка», когда даже относительно бескорыстный государственник смешон и неудобен. Помните, как потешались наши смешливые журналисты над «плачущим большевиком» Рыжковым? Как улюлюкали над Бондаревым, сравнившим перестройку с самолетом, который взлетел, не зная, куда сядет? А ведь они дело говорили. Извинился перед ними хоть кто-нибудь из прежних зубоскалов? Нет, конечно. У нас извиняются только за имперское прошлое…

Тепло ли тебе, девица?

Так уж устроено наше общество, что парадигму социальной дисциплины задает властная верхушка, и ничего тут не поделаешь. Не будем рассуждать, хорошо это или плохо: в отношении к исторически сложившимся социально-психологическим особенностям нации такие оценки вообще неприменимы. У американцев, например, явно не так, ведь там, подражая Клинтону, не бросились же все заниматься оральными удовольствиями с секретаршами. У нас, полагаю, бросились бы, как вся элита метнулась вслед за двумя первыми президентами обустраивать личное благополучие в разгромленной стране, телевизионно демонстрируя свое неуклонно растущее благосостояние в то время, когда вымерзали города, не выдавались зарплаты и пенсии, а бойцы и офицеры умирали на площади Минутка в Грозном. Поймите, я не за то, чтобы премьер-министр являлся на пресс-конференцию в своем студенческом пиджачишке, а олигарх оставлял «мерседес» за квартал от офиса и пересаживался в «копейку». Но должно же быть понимание того, что выпячивание своего благополучия, демонстративные покупки западных футбольных клубов — это для нашей неблагополучной и еще не отвыкшей от относительного советского равенства страны бестактность, чреватая тектоническими социальными последствиями!

И совсем уж мало кто задумывается над тем, что мы обладаем уникальной историко-общественной ценностью — исключительной восприимчивостью населения к тем нравственным знакам, которые подает власть. Но где они, эти знаки? Чего у них там наверху не хватает — знаков или нравственности? Конечно, иной читатель может упрекнуть меня в том, что я унижаю наш великий многонациональный народ, изображая его каким-то нелепым подражателем, тупо ожидающим от властей судьбоносных призывов и прямых указаний. Нет, это совершенно не так. Наш народ без всяких знаков упрямо сопротивляется тому, что в его коллективном бессознательном связано с разрушением страны. Но сколько можно сопротивляться? Или у нас теперь 90 процентов населения партизаны?