Россия в поворотный момент истории

Для меня в Ташкенте продолжалась беззаботная, но ставшая более разнообразной и увлекательной жизнь. Многое изменилось в доме. Барьер между взрослыми и детьми рухнул. Наша няня больше не имела над нами власти. Мы, младшие, участвовали в жизни родителей и старших сестер. Французскую гувернантку сменила молодая русская девушка, которая была скорее подругой моих сестер, чем учителем. Моя комната находилась рядом с отцовским кабинетом, где он проводил большую часть времени. На службу он ходил редко, так как работал и принимал коллег и посетителей дома. С течением времени отец занимал все больше места в моей жизни. Его шаги, доносившиеся из кабинета, вселяли в меня уверенность, когда я ждал, чтобы он пришел и проверил мое домашнее задание. Отец очень интересовался моими сочинениями по русскому языку, беседовал со мной об истории и литературе и призывал меня выработать ясный и лаконичный стиль, частенько повторяя свое любимое изречение: «Non multa sed multum», что в примерном переводе означает «меньше слов, больше мыслей». Я очень часто прислушивался к разговорам взрослых, особенно к беседам моего отца с другими видными туркестанскими чиновниками, когда обсуждались важные вопросы. В первую очередь их всегда заботили интересы страны или государства в целом. Для них государство было живым организмом, и они ставили удовлетворение его потребностей превыше всех прочих соображений.

Мой отец нередко упоминал Сергея Юльевича Витте, к которому относился с большим почтением. Витте был настоящим, убежденным государственным деятелем и очень проницательным человеком, но ему с трудом удавалось отстаивать свои взгляды перед реакционными петербургскими чиновниками. Однажды во время визита в Ташкент Витте посетил моего отца. Его сердечные, учтивые манеры заставили отца впоследствии сказать: «Если бы все петербургские вельможи походили на Витте, Россия была бы совсем другой страной».

Не меньшее влияние на мое мировоззрение оказало другое происшествие. После заключения франко-русского союза (1892 г.) Лев Толстой в открытом письме выразил свое негодование этим событием. Для него, как и для всех прогрессивных русских людей, союз республики и самодержавия представлялся вопиющим нарушением принципов свободы и справедливости. Его резкий памфлет с суровыми нападками на Александра III не мог быть издан в России, но он тайно распространялся в мимеографических копиях, одна из которых дошла и до Ташкента. Из обрывков разговоров и прочих намеков за обеденным столом я понял, что мои родители после обеда собираются читать памфлет Толстого. У них в обычае было на час удаляться в кабинет матери, чтобы обсудить текущие дела или почитать друг другу вслух. После обеда нам, детям, полагалось расходиться по своим комнатам, но я тайком вернулся и спрятался за шторой. Затаив дыхание, я слушал обвиняющие слова Толстого, острые, как лезвие ножа. Не знаю, какими мнениями обменивались родители, так как поспешил удалиться, едва чтение закончилось. Однако по тому волнению, которое слышалось в голосе отца, и по некоторым замечаниям, сделанным им во время чтения, мне стало ясно, что отец в известной степени согласен с автором. Я был слишком молод, чтобы понять весь смысл толстовских обвинений, но чувствовал, что Россия попала в тиски какого-то ужасного недуга.

Однако услышанное ни в коей мере не нанесло ущерба моему монархизму и детскому обожанию царя. 20 октября 1894 г, когда умер Александр III, я долго лил горькие слезы после того, как прочел официальный некролог, прославлявший те услуги, которые царь оказал Европе и нашей стране. Я ревностно ходил на все заупокойные службы по царю и усердно собирал в классе мелкие пожертвования на венок в память о покойном. Взрослые же не оплакивали Александра. Они были преисполнены надежд на то, что новый царь, молодой Николай II, сделает решительные шаги в сторону конституционной монархии. Однако Николай с презрением отвергал саму эту идею как «бессмысленные мечтания».

Не буду останавливаться на школьных годах в Ташкенте. Я был общительным юношей, любил светскую жизнь, ухаживал за девушками, с готовностью принимал участие в играх и танцах. Я посещал литературные и музыкальные вечера и сам выступал на них. Поскольку в Ташкенте находилось много военных, часто совершались загородные верховые прогулки. У моих сестер не было недостатка в поклонниках, и жизнь для нас открывалась с самых лучших сторон. Однако в глубине души я оставался сдержанным и замкнутым. Уже в 13-летнем возрасте я хорошо представлял себе мир, в котором жил, но по временам чувствовал необходимость побыть наедине и все тщательно обдумать. Это внутреннее одиночество никогда не покидало меня и позже, даже в зените моей политической карьеры.