Россия в поворотный момент истории

В эпоху Первой Думы при дворе и в правительственных кругах велась ожесточенная борьба между двумя различными точками зрения. Одна группа, возлагавшая надежды на врожденное отвращение царя и его супруги к конституции, настаивала на возвращении к неограниченной монархии. При этом Союз русского народа играл роль «недовольного населения» и, действуя во многих провинциальных городах, забрасывал правительство требованиями о запрете Думы и отмене манифеста от 17 октября 1905 г. Вторая группа, состоявшая из тех, кто не совсем утратил чувство реальности, старалась доказать, что было бы безумием возвращаться к абсолютной монархии и что ликвидация органа представительной власти толкнет даже самые лояльные и умеренные слои населения в революционный лагерь. В любом случае, утверждали они, международное положение России не позволяет ей проводить ультраправую политику.

Вторая группа взяла верх. Вместо отмены представительной власти и конституции было решено таким образом изменить избирательный закон, чтобы большинство в Думе составляли представители высших классов, буржуазные, консервативные и умеренно прогрессивные элементы. В то же самое время немедленно началось осуществление фундаментальной земельной реформы, целью которой по примеру французов и немцев было создание нового «третьего сословия» процветающих земледельцев взамен исчезающего дворянства. Эти шаги предполагалось сопровождать жесткими репрессивными мерами в отношении явственно ослабевавшего революционного движения, распадавшегося изнутри.

В канун созыва Первой Думы в Петербурге был назначен новый министр внутренних дел. Им стал саратовский губернатор П.А. Столыпин, в то время почти никому не известный. Менее чем через три месяца, сразу же после роспуска Думы 8 июля 1906 г, его назначили председателем Совета министров, поручив исполнение описанного выше плана.

Невероятное возвышение Столыпина само по себе было знамением эпохи. Он происходил из провинциальной верхушки, не был вхож в петербургские придворные круги и никогда не занимал высших правительственных должностей в столице. Вся его карьера прошла в провинции, где у него не было недостатка в связях с видными деятелями общественности и земства.

Столыпин был прекрасно знаком с работой земств и понимал их значение. В Саратове, где меня впоследствии избрали депутатом Четвертой Думы, он считался либеральным губернатором. Он был очень ярким оратором, а благодаря авантюрному и амбициозному характеру идея о восхождении на самые верхи власти становилась для него особенно заманчивой. Столыпин не разделял взглядов своего предшественника Горемыкина, считавшего, что Дума – всего лишь «пустая говорильня». Напротив, в отличие от этого ограниченного и бездушного бюрократа, роль конституционного министра казалась Столыпину весьма привлекательной, а возможность выступать в парламенте, открыто дискутируя о жизненно важных вопросах с оппозицией, и управлять страной, опираясь на правящее большинство, – чрезвычайно многообещающей.

Столыпину было не занимать того бойцовского духа, который начисто отсутствовал у петербургских чиновников. Столыпин нравился царю за свою молодость, самоуверенность, преданность престолу и готовность исполнить план царя по противоправному изменению избирательного закона. Вожди Совета объединенного дворянства видели в Столыпине одного из своих – человека, который спасет систему дворянского землевладения от уничтожения. Октябристы и прочие умеренные конституционалисты, напуганные эксцессами революции, ухватились за него как утопающий за соломинку. Они приветствовали его программу, направленную на единение правительства с умеренной либеральной и консервативной общественностью с целью укрепить конституционную монархию и ликвидировать революционное движение. Столыпина считали русским Тьером (тот сплотил буржуазную Третью республику во Франции после поражения Коммуны в 1871 г.).

Однако Тьер при осуществлении своих планов опирался на крепкое французское крестьянство с хорошо развитым собственническим инстинктом. В России такое крестьянство еще не существовало и могло появиться лишь через несколько десятилетий.

Я всегда выступал против Столыпина и его сторонников. Вместе с другими оппозиционными деятелями я полагал, что главный тактический лозунг Столыпина – «Сперва умиротворение страны, а затем реформы» – не просто ошибочен, но и опасен для будущего страны. Русский посол в Лондоне граф Бенкендорф писал в Петербург, что в реальности умиротворить Россию можно лишь своевременными реформами.

Тем не менее, какие бы ошибки и даже преступления ни совершило правительство Столыпина, факт есть факт: Столыпин не намеревался ни восстановить абсолютизм, ни отменить народное представительство. Его целью было установление в России консервативной, но строго конституционной монархии.

Он мечтал о сильной, централизованной империи, экономически здоровой и культурно развитой. «Вам нужны великие перемены, – говорил Столыпин полусоциалистическому левому большинству во Второй Думе, – а мне нужна великая Россия».