Россия в середине XVIII в.: Борьба за наследие Петра.

Такое плавание не могло продолжаться долго. В октябре 1741 г. из армии переслали манифест, подписанный командующим шведской армией К. Э. Левенгауптом, в котором шведы объясняли начало войны с Россией «неправдами и неоднократными обидами иноземных правительств, господствовавших последние годы в России», а также «стремлением к освобождению» русского народа «от притеснений и тирании чужеземцев, дабы он мог свободно избрать себе законного государя…»⁶⁰. О каком «законном государе», противопоставленном «правительству чужеземцев», шла речь, ясно было для всех. Поступали и другие сведения о заговоре, который быстро становился секретом полишинеля. Развязка приближалась и наступила в конце ноября.

На очередном куртаге (приеме при дворе) в понедельник, 23 ноября 1741 г., Анна Леопольдовна объяснилась с Елизаветой. Об этой важной беседе до нас дошли две версии. Сразу после переворота правительство Елизаветы, дабы пресечь распространение за границей нежелательных слухов об обстоятельствах восшествия цесаревны на престол, разослало аккредитованным при иностранных дворах русским послам специальную записку с описанием переворота, содержание которой они были обязаны пересказывать в кулуарах и при этом ссылаться на якобы полученное из Петербурга частное письмо приятеля. В записке разговор соперниц передан так: «…правительница… при знатных тут генералитетах молвила к е. в. сии слова: «Что это, матушка, слышала я, будто в. в. имеете корреспонденцию с армией неприятеля и будто в. в. доктор ездит ко французскому посланнику и с ним вымышленные фикции в той же силе делает?» На что е. в. ей, правительнице, ответствовала: «Я с неприятелем отечества моего никаких алиансов и корреспонденции не имею, а когда мой доктор ездит до посланника французского, то я его спрошу, а как он мне донесет, то я вам объявлю».

И между таковыми переменных сердец разговорами изволила е. в. оттуда отъехать и прибыть в дом свой».

Шетарди сразу после переворота сообщал: «…правительница 5 декабря (23 ноября по ст. ст. — Е. А.) в частном разговоре с принцессой в собрании во дворце сказала ей, что ее предупреждают в письме из Бреславля быть осторожной с принцессой Елизаветой и особенно советуют арестовать хирурга Лестока; что она поистине не верит этому письму, но надеется, что если бы означенный Лесток признан был виновным, то, конечно, принцесса не найдет дурным, когда его задержат. Принцесса Елизавета отвечала на это довольно спокойно уверениями в верности и возвратилась к игре. Однако сильное волнение, замеченное на лицах этих двух особ, подали случай к подозрению, что разговор должен был касаться важных предметов»⁶¹.

Из приведенных версий меньшего доверия заслуживает первая. Сомнительно, чтобы правительница в присутствии посторонних, в том числе иностранных дипломатов, открыто пикировалась по такому поводу с цесаревной. Возможно, французский посланник, а также шведы упоминались именно в таком контексте с целью убедить зарубежную публику, для которой предназначалась записка, в их непричастности к заговору Елизаветы.

Шетарди в целом верно передает весьма важный для истории переворота инцидент. Позже, в период царствования Елизаветы, стали известны подробности событий, предшествовавших куртагу 23 ноября. Так, на допросе в 1742 г. отставной канцлер А. И. Остерман признался, что незадолго до этого приема он получил от своего брабантского агента донесение, в котором речь шла о заговоре Елизаветы и о связях заговорщиков с Шетарди и шведским командованием. «И были такие разсуждения как от принцессы Анны, так и от герцога и от него (Остермана. — Е. А.) в бытность его во дворце, что ежели б то правда была, то надобно предосторожности взять, яко то дело весьма важное и до государственного покоя касающееся, и при тех разсуждениях говорено от него, что можно Лештока взять и спрашивать…» Остерман посоветовал Анне переговорить и с Елизаветой об этом деле, а «ежели б она, принцесса, не хотела сего одна учинить», то допросить ее «в присутствии господ кабинетных министров»⁶².

Можно предположить, что, вызывая Елизавету на разговор, Анна Леопольдовна не понимала всей серьезности заговора и пыталась урезонить и припугнуть Елизавету «по-семейному». Однако эффект получился обратный. Не желая того, правительница дезавуировала планы властей, ибо арест Лестока означал бы провал заговора. Елизавета не на шутку встревожилась.

Тревога цесаревны еще более усилилась на следующий день вечером, когда к ней пришли гренадеры и сказали, что получен приказ о выводе гвардии к Выборгу — в район военных действий. Значение готовящейся акции расценить было несложно: вывод гвардии нейтрализовал бы заговор и позволил бы властям начать аресты, о которых проговорилась Анна Леопольдовна. И тогда Елизавета решилась…