Россия в шубе. Русский мех. История, национальная идентичность и культурный статус

В таких условиях в конце XV века появилось описание восточных сибирских земель, в историографии получившее название «Сказания о восточных странах» («О человецех незнаемых в восточной стране»)[97]. Оно посвящено народам, полуреальные, полуфантастические сведения о которых анонимному автору удалось собрать по рассказам русских купцов и затем систематизировать. «Сказание» должно было не просто удовлетворить любопытство средневекового читателя – книга служила путеводителем для землепроходцев, стремящихся найти новые источники добычи пушнины.

Текст начинается с рассказа о том, что к востоку от Югорской земли, на берегу моря, живут самоеды – удивительный народ, который ест своих умерших. Эти люди одеваются в одежду из собольих шкур, питаются олениной и рыбой. Самоеды хорошо стреляют из луков, очень общительны, «а товар их соболи»[98]. Автор сообщает и о других племенах, живущих далее по морю. Это тоже самоеды, хотя ведут они иной образ жизни и мохнаты от ног до живота (речь идет, конечно, об использовании меха и шкур животных как постоянного элемента одежды), а «торг их соболи да писцы»[99].

По словам автора, другие народы, живущие на восток по морю, менее общительны и для торговли малопригодны. Среди прочего он утверждает, что зимой они «умирают», но «оживают как солнце на лето повернется» (то есть впадают в спячку)[100]. Кстати, это упоминание, так же как и сведения о народе, ноги которого покрыты шерстью, полностью совпадает со сведениями Геродота о племенах, живущих севернее скифов (о чем мы писали в прошлой главе).

Согласно «Сказанию», еще дальше на восток находится «великая река Обь». Здесь нет лесов, а люди живут в землянках. Соболей в этих краях так много, что их употребляют в пищу, а «иного у них зверя никакого нет, опроче соболе»[101] (не совсем понятно, как же может выживать этот типичный лесной зверь в условиях безлесья). Само собой разумеется, вся одежда местных жителей сделана сплошь из собольего меха: «платья, рукавицы и ногавицы». Местные соболя очень большие, они имеют особый черный и очень густой мех («черны вельми и велики»), и, как особо подчеркивает автор, когда такой соболь идет, то его мех буквально волочится за ним по земле[102].

В конце «Сказания…» следует рассказ о большом торговом городе-крепости на Оби, куда нельзя войти, но можно оставить рядом всякий товар на обмен. Этого товара лежит здесь очень много, но взять что-либо без замены невозможно: украденная вещь чудесным образом сама появится на прежнем месте[103]. Тут же приводится описание людей, живущих в горах, – «каменских самоедов». Они одеваются исключительно в собольи меха.

Этот древнерусский литературный памятник имел ярко выраженную практическую задачу – направить русского купца и промысловика в его поисках ценной пушнины по верному пути, помочь ему сориентироваться в малознакомых северных местах. Уже в конце XV века в Москве понимали значимость Сибири как источника огромных богатств. Важность промысла ценной сибирской пушнины снова стала актуальной в XVI веке, когда Европа вступила в новую полосу своего экономического подъема, обусловленного притоком золота из Нового Света[104], развитием банков и промышленного производства.

Появление шубы на сцене истории. Шуба как символ нового государства

Образование единого Российского государства совпадает с появлением и распространением самой известной русской одежды из меха – шубы. Считается, что впервые шуба упоминается в завещании Ивана Калиты (1328). Тогда московский князь пожаловал своим детям: Симеону – «червленую шубу с жемчугом и шапку золотую», Ивану – «обеяринную шубу с жемчугом и коц (пояс. – Б. Ш., Д. Л.) великий с бармами», а Андрею – «бугай соболий с наплечниками» (короткую верхнюю безрукавую одежду). Дочери московского князя Мария и Феодосья получили «два кожуха с аламы (металлическими бляхами, украшавшими грудь, плечи и спину. – Б. Ш., Д. Л.), унизанные жемчугом»[105]. Правитель передавал наследникам свои княжеские одежды, вдумчиво их распределяя, точно так же как и свои земли[106]. Поскольку шуба уже в те годы была материальным атрибутом власти, можно предположить, что и распределение «мехового» наследства властителя имело для современников вполне конкретно понимаемую образную аналогию ритуала передачи власти. Очевидно, здесь в очередной раз проявилось особое восприятие меха как символа достатка и благополучия рода, как знакового атрибута успешной жизни не отдельного человека, но династии.