Россия в войне 1941-1945

Пьеса Симонова «Русские люди», полностью напечатанная в «Правде» в июле и шедшая на сцене сотен театров во всех уголках страны, типична как художественное воплощение темы «все русские едины». Пьеса показывает, как в неком приморском городе, своего рода Севастополе в миниатюре, горсточка русских, и среди них бывший царский офицер, бьется против немцев до тех пор, пока почти все они не оказываются убитыми, - трогательные хрупкие человеческие создания, вступившие в борьбу со страшной, бесчеловечной машиной. В обстановке 1942 г. эта пьеса глубоко волновала; я помню, как мертвая тишина, не нарушавшаяся в течение по крайней мере десяти секунд, царила в зале филиала Московского Художественного театра, когда опустился занавес в конце 6-й картины, ибо последними словами в этой сцене было: «Ты слыхал или нет, как русские люди на смерть уходят?» Многие из женщин в зрительном зале плакали. Излишне говорить, что пьеса имела счастливый конец; в последнем акте части Красной Армии берут город обратно. В те дни иного конца и быть не могло, поскольку плохой конец действовал бы слишком угнетающе. Чувство ненависти к немцам, очень острое уже в «Русских людях», на протяжении этого лета неизменно росло и дошло до максимума в знаменитом стихотворении Симонова «Убей его!». Наряду с многими другими поэтами, как Семен Кирсанов и Долматовский, важную роль в поддержании морального состояния русского народа сыграл Алексей Сурков. В отличие от Симонова, являвшегося скорее «офицерским» поэтом, Сурков был поэтом «солдатским». Стихотворение его «Ненавижу!», опубликованное 12 августа в газете «Красная звезда», заканчивалось следующими строками:

Стало сердце, как твердый камень. Счет обиды моей не мал. Я ведь этими вот руками Трупы маленьких поднимал… Ненавижу я их глубоко За часы полночной тоски И за то, что в огне до срока Побелели мои виски… Осквернен мой дом пруссаками, Мутит разум их пьяный смех, Я бы этими вот руками Задушил их, проклятых, всех.

А Эренбург в самый разгар отступления советских армий на Северном Кавказе и когда немцы рвались к Сталинграду, писал в «Красной звезде» 13 августа 1942 г.:

«Можно все стерпеть - чуму, голод, смерть. Нельзя стерпеть немцев. Нельзя стерпеть этих олухов с рыбьими глазами, которые презрительно фыркают на все русское… Не жить нам, пока живы эти серо-зеленые гады.

Нет сейчас ни книг, ни любви, ни звезд, ничего, кроме одной мысли: убить немцев. Перебить их всех. Закопать. Тогда уснем. Тогда вспомним про жизнь, про книги, про девушек, про счастье…

Не будем надеяться ни на реки, ни на горы. Будем надеяться только на себя… Фермопилы их не остановили. Критское море их не остановило. Их остановили люди - не в горах и не на берегу широкой реки - на подмосковных огородах…

Мы их перебьем… Но нужно их перебить скорее, не то они разорят всю Россию, замучают еще миллионы людей».

24 июня 1942 г. он писал в «Красной звезде»:

«Мы помним все. Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово «немец» для нас самое страшное проклятье… Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать… Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих и будет мучить их в своей окаянной Германии… Если ты убил одного немца, убей другого…»

Эти две пропагандистские темы развивались как до, так и после падения Ростова. Но после падения этого города в пропаганде зазвучала новая нотка, отчасти призванная подкрепить те организационные изменения, которые были проведены в Красной Армии; она заключалась в том, что вину за все происходящее следует, дескать, возлагать главным образом на саму армию.

Сейчас, оглядываясь на прошлое, думается, что жестокие упреки, которые адресовались в те дни Красной Армии, были несправедливы. Игнорировался факт, что летом 1942 г. она все еще испытывала серьезную нехватку боевой техники и что на большей части Южного фронта немцы обладали огромным превосходством в танках и особенно в самолетах.

После падения Ростова началось серьезное подтягивание дисциплины в армии - вплоть до расстрела на месте за невыполнение приказа или проявление трусости. Солдатам и офицерам стали беспрестанно напоминать об их личной чести и об их долге по отношению к своему полку.

И, наконец, еще одной переменой после падения Ростова было начавшееся повышение авторитета офицеров в Красной Армии. Так, были введены новые военные награды, присуждаемые только офицерам, - ордена Суворова, Кутузова и Александра Невского. Это новшество было одним из элементов кампании, в результате которой двоевластие командира и комиссара вскоре должно было снова уступить место командирскому единоначалию.