Россия в войне 1941-1945

Октябрь 1942 г. был, как об этом заявил годом позже Сталин, месяцем, когда Советский Союз подвергался еще более серьезной опасности, чем в период боев под Москвой. Сталинградское сражение протекало неблагоприятно, и 14 октября город едва не был потерян. К тому же наступило резкое ухудшение в англо-советских отношениях. На Англию обрушивались яростные обвинения в двурушничестве - что, конечно, в известной мере было связано с критическим положением, создавшимся в середине месяца в Сталинграде.

Усиление антианглийской кампании (несколько утихшей во время визита Черчилля и неудачной высадки в Дьеппе) началось несколько раньше - точнее, в те дни, когда в Москву приехал Уэнделл Уилки, то есть около 20 сентября. Уилки прибыл в качестве личного представителя президента Рузвельта, и с ним страшно носились. Его позиция в отношении СССР выгодно отличалась в глазах русских от позиции Черчилля. Во всех газетах печатались фотографии, изображавшие Уилки в обществе Сталина и Молотова; его публичные высказывания широко печатались и комментировались. Ему показали ряд военных заводов и предоставили возможность совершить поездку на ржевский участок фронта к западу от Москвы, где советские войска вели исключительно ожесточенные «отвлекающие» бои с немцами, ценой тяжелых потерь достигая весьма незначительных результатов.

Уилки несколько раз совершенно ясно дал понять, что Рузвельт был всецело за открытие второго фронта в этом году, но натолкнулся на противодействие со стороны английских генералов и самого Черчилля.

Я особенно хорошо помню утро 26 сентября. Сразу же после возвращения с ржевского участка фронта Уилки пригласил меня на утренний завтрак в Дом приемов в переулке Островского. На нем был нарядный синий шелковый халат в белую крапинку, и весь он дышал здоровьем и энергией. Никто бы не поверил, что он скоро умрет. Все знают, сколь велико было его личное обаяние. Ему оказывались всяческие почести. К завтраку была подана икра и даже виноград, который я в этом году видел впервые.

«Мне надо решить очень мудреную задачу, - сказал он. - Как объяснить американской публике, что русские в очень опасном положении, но что при всем том их моральное состояние превосходно? Я знаю, что в этой стране масса ужасающих личных трагедий, но все-таки, если бы я повторил все те неистовые речи, которые я слышал вчера на обеде от Симонова, Эренбурга и Войтехова, со всеми их оскорблениями по адресу союзников, я думаю, что это произвело бы очень скверное впечатление в Штатах…»

Далее он привел поразительную иллюстрацию того, как глубоко сомневались в Вашингтоне летом 1942 г. в способности Советского Союза выстоять в этой войне.

«В конце-то концов, - сказал Уилки, - положение вовсе уж не такое отчаянное, каким бы оно могло стать к настоящему времени. С Египтом все в порядке. Русские держатся, и даже Сталинград все еще в их руках. Могу вам сообщить, что, когда пять недель назад я уезжал из Вашингтона, президент мне сказал: “…Я хочу вас предостеречь. Я знаю, что вы человек мужественный, но может случиться так, что вы попадете в Каир как раз в момент его падения, а в России вы тоже можете оказаться в момент ее крушения”».

Я заметил Уилки, что президент, возможно, не получает из Москвы информации от достаточно компетентных лиц (я имел в виду пессимистов из американского посольства, и в частности генерала Микела и полковника Парка), и Уилки согласился с этим. Говоря о втором фронте, он высказал мнение, что откладывать его открытие до 1943 г. страшно рискованно: что, если к тому времени у русских совсем не останется сил Для наступления? (Между прочим, из этого следовало, что если советские руководители рассказали кое-что о своих планах контрнаступления Черчиллю, то Уилки они ничего об этом не сообщили - зачем было охлаждать его пыл в отношении второго фронта?)

В этот же день Уилки сделал заявление представителям англо-американской печати. Он с искренним волнением говорил о великом русском духе самопожертвования, проявления которого он видел всюду; затем он произнес свою знаменитую фразу, которой суждено было породить массу всевозможных осложнений:

«Я лично убежден ныне в том, что мы можем оказать им помощь, создав вместе с Англией настоящий второй фронт в Европе и в ближайший возможный момент, который одобрят наши военные руководители. А некоторые из них, пожалуй, нуждаются в том, чтобы общественное мнение их немножко подтолкнуло».

Советские газеты поймали его на слове, и в них начали появляться карикатуры, изображавшие косных английских военачальников. Черчилль был в бешенстве. Заявление Уилки, по его мнению, свело на нет многое из того, чего он добился месяцем раньше, во время своей поездки в Москву, когда, как ему казалось, он сумел убедить советских руководителей в том, что открытие второго фронта в ближайшее время невозможно. И, хотя Сталин знал об операции «Торч» (о которой Уилки, возможно, не был осведомлен), в октябре, когда положение в Сталинграде выглядело особенно отчаянным, советская печать развернула ожесточенную антианглийскую кампанию.