Россия в войне 1941-1945

Далее Черчилль упомянул об «удивительных событиях», происходивших на Балканах, и заявил, что решить какую бы то ни было из балканских проблем путем переписки было очень трудно, и это обстоятельство послужило еще одной важной причиной его приезда в Москву. Идену здесь «пришлось нелегко». Однако нам удалось достичь весьма ощутимых результатов в согласовании политики обоих наших правительств в этих районах. Затем он заговорил о той атмосфере «дружбы и товарищества», какой были отмечены московские переговоры.

«Армии обеих наших стран воюют на фронте, и я рад, что русские не испытывают более чувства горечи от сознания, что они несут всю тяжесть войны на себе… Единство - существенное условие для обеспечения прочного мира. Устремим наш мысленный взор за пределы линии фронта и представим себе тот день, когда произойдет безоговорочная капитуляция Германии, когда Германия окажется поверженной в прах и будет ожидать решения возмущенных народов, спасших себя от той страшной гибели, которую готовил для них Гитлер».

Он закончил чисто черчиллевской тирадой на тему об англо-советско-американской дружбе:

«Дружба эта может спасти весь мир как в период войны, так и в мирное время, и, пожалуй, она представляет собой то единственное, что способно обеспечить мир нашим детям и внукам. С моей точки зрения, это легко достижимая цель. Хороши, очень хороши наши дела на фронте, очень хороша работа, идущая в тылу, и прекрасны открывающиеся перед нами перспективы увековечить плоды нашей победы».

Присутствовавшие на пресс-конференции русские были очень довольны заявлением Черчилля; они увидели в Черчилле твердого сторонника согласованной политики Большой тройки.

Конечно, не все шло совершенно гладко; продолжительные переговоры с Миколайчиком, Ромером и Грабским, с одной стороны, и с представителями Польского комитета национального освобождения - с другой, не принесли действительного успеха; не очень ясен был и вопрос о Балканах, если не считать того, что Советский Союз не собирается вводить свои войска в Грецию. Тем не менее имелись и определенные положительные результаты, в частности, в вопросе о будущем устройстве Германии. Но самое главное, Черчиллю удалось добиться от Сталина довольно конкретных заверений в том, что СССР вступит в войну с Японией не позже чем через три месяца после разгрома Германии.

Таким образом, результаты московских переговоров были одновременно и хорошими и плохими. Тем не менее создавалось впечатление, что между Англией и Советским Союзом наладились сейчас прекрасные отношения.

Исключительная сердечность во взаимоотношениях между Черчиллем и Сталиным нашла свое отражение в тех посланиях, которыми они обменялись в период московского визита и сразу после него.

В течение всего визита Сталин всячески старался показать Черчиллю и Идену свое величайшее дружелюбие; он даже сам поехал проводить их на аэродром. Подобных знаков внимания он не оказывал никому со времени визита в Москву Мацуока в 1941 г. В коммюнике об итогах переговоров отмечался «значительный успех в отношении решения польского вопроса» и утверждалось, что переговоры значительно сократили расхождения и рассеяли недопонимание. В коммюнике объявлялось также о достижении договоренности в отношении условий перемирия с Болгарией, а также договоренности о проведении совместной политики в Югославии. Югославия, конечно, будет иметь право сама «решить вопрос о своем будущем государственном устройстве», пока же речь шла об объединении Национального комитета освобождения Югославии с королевским югославским эмигрантским правительством.

Глава XI. Генерал де Голль в Москве

Визит де Голля в Москву в декабре 1944 г. имеет долгую предысторию. В период действия советско-германского пакта Советский Союз установил дипломатические отношения с вишистским правительством, хотя посол последнего Гастон Бержери прибыл в Москву только 25 апреля 1941 г., то есть после вторжения немцев в Югославию. Когда Бержери в присутствии Молотова вручил свои верительные грамоты Калинину и обратился к СССР с призывом «принять участие в организации «нового порядка» в Европе», советские руководители в ответ на его речь не проронили ни слова. На следующий день советский посол в вишистской Франции Богомолов, случайно находившийся в то время в Москве, позвонил Бержери и объяснил ему «с идеологических позиций», почему Советский Союз не считает возможным согласиться с германской гегемонией в Европе[241]