Россия вечная

Это может быть также и некий поток бытия, проходящий в сознании людей или отдельного человека, и выраженный, скажем, во внешне как будто «сюрреальном» (скорее просто «многозначимом») поведении и речи. Все же исключительным по силе выражения как второй реальности, так и всей «специфики» русского бытия, о которой мы говорили, является роман «Котлован», созданный гением Платонова (более того, в этом романе явно проскальзывают и моменты, связанные с «Последними отношениями»). Важно, однако, понять здесь два положения: 1) этот роман должен быть познан не только как роман «социальный», но прежде всего как метафизическая книга, в символизме которой выражены некоторые глубочайшие пласты русского самосознания; 2) «эти пласты», выраженные в этой книге, совершенно очевидным образом присутствуют и проявляются в самой русской жизни. Именно в этом ключе должна быть прочитана эта книга, в которой сконцентрировано платоновское видение. Почти каждая сцена, диалог, описание в этой книге (и прежде всего гениальный язык) носят в себе подтекст, который явно ведет в глубины нашей вечной души, в ее, как бы сказали индусы, «вышешу», то есть вечную, неотъемлемую метафизическую особенность той или иной значимой души. Я думаю, что читатель сам может найти и понять все, что мы имеем в виду, при внимательном и медитативном чтении этого романа. Но все же приведу несколько примеров.

1) «- Мне страшна сердечная озадаченность, товарищ Чиклин. Я и сам не знаю что. Мне все кажется, что вдалеке есть что-то особенное, или роскошный несбыточный предмет, и я печально живу.

— А мы его добудем. Ты Вощев, как говорится, не горюй.

— А ты считай, что уж добыли: видишь, как все стало ничто…»

Здесь речь идет именно о восприятии какого-то момента, вспышки, проблеска этой «второй реальности»: видится «что-то особенное», (хотя «я и сам не знаю что»), оно «вдалеке», и в то же время его уже «добыли» то есть оно уже присутствует, причем присутствует таким метафизически убедительным образом, что «все» (по сравнению с этим) стало «ничто». «Вторая реальность» присутствует здесь как бы параллельно вспышкам осознанности, (следовательно, «между» словами, между «выразимым») и тем не менее она явно «чувствуется» и благодаря ее присутствию меняется даже отношение к наличному бытию («все теперь стало ничто…»). Таких примеров достаточно много в романе, и такого рода «улавливанье» некоего потока бытия (как одной из форм второй реальности) встречается достаточно и в русской литературе вообще.

Все эти своеобразные прорывы (во вторую реальность) происходят на фоне многочисленных картин, сцен, описаний, которые как раз и связаны уже со спецификой русского наличного бытия, где главными чертами являются, например: 1) «Неизвестная тоска»; 2) желание уйти «далеко — далеко отсюда…» (то есть в запредельное); 3) некоторая «озадаченность» перед лицом мира, иногда переходящая в ощущение, что «мы все живем на пустом свете» (то есть феноменальный мир как бы теряет свою «плотность», «устойчивость»); 4) наконец, склонность к некоему «солипсизму»… Таких и другого рода «сторон» много рассыпано в этой книге, и все вместе они образуют специфический аромат русского бытия, безошибочно угадываемый как только русский…

Что еще более важно, в этой книге явно проскальзывают также некоторые моменты, которые являются выражением скрытого присутствия «Последних отношений» или «готовности» к ним в русском самосознании и в русском бытии.

Например, символично и грозно в этом отношении звучит текст, что «мужички» «… хотели спастись навеки в «пропасти котлована». Спасение в «пропасти», в «бездне» — весьма многозначительный намек…

Не менее многозначителен и отрывок, приведенный нами выше, о «мирной тоске» (то есть тоске, когда сняты все противоречия и «тосковать» казалось бы не о чем), в том же ключе и другие тексты, например, о том, что «неужели внутри всего света тоска»…

Здесь важен символизм, связанный с тем, что в любой ситуации сохраняется «грусть», «неудовлетворенность», «лишенность» — что является еще одним скрытым аналогом высшей антиномичности, отражающей трансцендентную Бездну, когда даже владение Истиной парадоксально сосуществует с Лишенностью и Тоской (которые понимаются здесь «позитивно», то есть как «инструменты», «средства» проникновения в то, чего «нет»).

И, когда Вощев поднимает с земли мертвую Настю, он, поцеловав ее, находит «больше того, чем искал».

Иными словами, в «отсутствии» (в смерти), в том, чего «нет» (живой Насти уже нет) — заключено нечто большее, чем в том, что присутствует, чем можно обладать и что можно знать.

Высшая гениальность автора и предназначенность этой книги — неоспорима.