Россия. Век XX. 1901–1964. Опыт беспристрастного исследования

Прежде чем цитировать рассказ М. С. Альтмана, необходимо пояснить, что, начав свой жизненный путь как чуждый и даже враждебный всему русскому человек, закономерно присоединившийся к большевикам, Моисей Семенович с конца 1921 года пережил глубокий переворот, причем решающую роль сыграло его тесное общение с двумя очень разными, но – каждый по-своему – замечательными представителями русской культуры – Вячеславом Ивановым и Велимиром Хлебниковым. М. С. Альтману было к тому времени двадцать четыре года, он прожил затем редкостно долгую жизнь, в которой были и успехи, и тяжкие невзгоды (так, в 1942–1944 годах он по ложному обвинению находился в ГУЛАГе). Незаурядный филолог, он опубликовал в 1920–1970-х годах около сотни работ, главное место среди которых занимают исследования жизни слова в творчестве Гомера и – таков был его диапазон – Достоевского (эти работы М. С. Альтмана ценил М. М. Бахтин[279]). Своего рода «итог» его пути получил выразительное воплощение в следующем эпизоде.

В 1970 году М. С. Альтман побывал в США – в частности, для того, чтобы повидать своего двоюродного брата Давида Аронсона, с которым он дружил в отроческие годы; затем брат – еще до 1917 года – эмигрировал в США и сделал там блистательную духовную карьеру: к 1970 году он возглавлял еврейскую религиозную общину Лос-Анжелеса, насчитывающую 500 тысяч (!) человек, и одна из улиц этого знаменитого города была названа его именем уже тогда, при его жизни (это характерно для еврейских обычаев, внедренных после 1917 года и в России). Однако дружба с двоюродным братом не смогла возобновиться, так как тот потребовал от Моисея Семеновича не пользоваться русским языком (хотя свободно владел им с детства), а либо еврейским, либо английским. Как отметил М. С. Альтман, на том его отношения с братом и «кончились».

Но обратимся к его рассказу о начале жизненного пути. Он родился в городке Улла Витебской губернии и получил, так сказать, полноценное еврейское воспитание. Об «основах» этого воспитания он говорит, например, следующее:

«Вообще русские у евреев не считались “людьми”. Русских мальчиков и девушек прозывали “шейгец” и “шикса”, т. е. “нечистью”… Для русских была даже особая номенклатура: он не ел, а жрал, не пил, а впивался, не спал, а дрыхал, даже не умирал, а издыхал. У русского, конечно, не было и души, душа была только у еврея… Уже будучи (в первом классе) в гимназии (ранее он учился в иудейском хедере. – В. К.), я сказал (своему отцу. – В. К.), что в прочитанном мною рассказе капитан умер, а ведь капитан не был евреем, так надо было написать “издох”, а не “умер”. Но отец опасливо меня предостерег, чтобы я с такими поправками в гимназии не выступал… Христа бабушка называла не иначе как “мамзер” – незаконнорожденный, – рассказывал еще М. С. Альтман. – А когда однажды на улицах Уллы был крестный ход и носили кресты и иконы, бабушка спешно накрыла меня платком: “чтоб твои светлые глаза не видели эту нечисть”. А все книжки с рассказами о Богородице, матери Христа, она называла презрительно “матери-патери”…»[280] (стоит отметить, что «патери» – это, по всей вероятности, неточно переданное талмудическое поношение Христа, чьим отцом якобы был некий Пандира-Пантера: Христа, как известно, именовали Сын Девы, а «дева» по-гречески – «парфенос-партенос», из чего возник этот самый талмудический «сын Пантеры»).

Таковы были основы духа юного Моисея, и вполне закономерно, что он с восторгом встретил Октябрь. К тому времени он учился на медицинском факультете Киевского университета, куда поступил в 1915 году. Власть большевиков установилась на Украине после длительной войны с петлюровцами:

«Я предвидел победу большевиков, – вспоминал М. С. Альтман, – и еще до окончания их войны выпустил газетный листок, где это населению предвещал: “Мы пришли!” – писал я в этом листке. И вот когда большевики одолели, они, прочтя листок, изумились и… назначили меня редактором уже официальной газеты… Я фанатично уверовал в Ленина и “мировую революцию”, ходил по улицам с таким революционным выражением на лице, что мирные прохожие не решались ходить со мной рядом… Писал я в “своей” газете статьи предлинные и пререволюционные… В городе на меня смотрели с некоторым страхом… А деньги у меня завелись: я за каждую свою статью получал построчно, а строчек в них было много (больше, чем обычно в газетных статьях). И я, после выхода в печать, ревностно число строк пересчитывал».

Но молодой революционный деятель не только писал. «Однажды мне сообщили, – вспоминал он, – что в селе… вымогают у евреев деньги якобы для государства. Я решился в это дело вмешаться… Мне из Чека выдали отряд, и я с ним отправился в село…» (c. 219, 220, 221).

Далее следует долгий подробный рассказ о столкновении в селе со своего рода махновской вольницей. В частности, сельский вожак по имени Люта так отнесся к явившемуся в село Альтману: