Россия. Век XX. 1901–1964. Опыт беспристрастного исследования

Калинин в самом деле начал свою жизнь в деревне, но он-то впоследствии, в сущности, только играл роль носителя высшей власти. В 1917-м ему дали чисто «представительский» пост «городского головы» Петрограда, а с марта 1919-го – «всероссийского старосты». Троцкий в 1927 году напомнил: «Члены Политбюро знают, что после смерти Свердлова первой мыслью Владимира Ильича было назначить председателем ВЦИКа тов. Каменева. Предложение выбрать “рабоче-крестьянскую” фигуру исходило от меня. Кандидатура тов. Калинина была выдвинута мною. Мною же он был назван всероссийским старостой»[521]. И, конечно, Михаил Иванович являл собой именно «фигуру», а не действительного правителя страны.

Уместно вспомнить и о том, что В. И. Ленин в конце 1922 – начале 1923 года в своем так называемом «завещании» прозорливо написал о необходимости введения в ЦК, то есть высшую власть, состоявшую тогда из 27 членов и 19 кандидатов в члены, множества («50, 75 или даже 100») людей, «принадлежащих ближе к числу рядовых рабочих и крестьян» (а не давно «оторвавшихся» от народного бытия «профессиональных революционеров»); его предложение было фактически полностью отвергнуто, но в 1939 году так или иначе реализовалось: из 138 тогдашних членов и кандидатов в члены ЦК примерно две трети были «из рабочих и крестьян»…

С конца 1930-х годов те, кого Хенкин называл «деревенскими хамами», действительно начали занимать все более значительное место во власти – и в том числе в НКВД. Хенкин добавил, что эти «хамы» являлись-де и «молотобойцами», то есть наиболее жестокими следователями, и, значит, «самый страшный» период в истории НКВД открыли-де – после замены прежних «кадров» – именно «деревенские хамы».

Но в мемуарах Гнедина-Гельфанда содержится прямо противоположная информация. Он был арестован позже многих, в 1939 году, и его «делом» занимался, по его собственному рассказу, «младший лейтенант Гарбузов… начинающий работник следственных органов» (c. 63). Гнедин как бы специально отметил, что Гарбузов – человек «малообразованный», явно из тех самых, пришедших на смену «исчезнувшим» друзьям друзей Хенкина «деревенских хамов» и, по-видимому, «молотобойцев».

Правда, в 1939 году эти новые «кадры» еще только начинали теснить прежние (они действительно выдвинулись на первый план позже, в ходе Отечественной войны 1941–1945 годов). И мемуары Гнедина об этом свидетельствуют. Гарбузовым командовал, сообщает он, «Пинзур, возглавлявший группу следователей или секцию в следственной части НКВД СССР» (c. 50), и именно он «возглавлял следствие» по делу Гнедина (c. 55).

Известный юрист и публицист (уделяющий основное внимание юридическим проблемам) Аркадий Ваксберг, получивший доступ к «засекреченным» документам еще до издания полного текста воспоминаний Гнедина, в сущности, дал к ним точный комментарий:

«Имя капитана госбезопасности (соответствует воинскому званию “полковник”), – писал А. Ваксберг, – Израиля Львовича Пинзура встречается во множестве сфальсифицированных политических дел. Одно время он руководил следственной частью Московского управления госбезопасности, потом возвысился до помощника начальника следственной части Главного управления госбезопасности НКВД СССР. 27 апреля 1940 года был награжден медалью “За отвагу”. Судя по датам – за успешно проведенное следствие по делу Гнедина»[522].

Что же касается «малообразованного» Гарбузова, то, как сообщает Гнедин, «держался он спокойно и корректно», хотя, «если бы он вздумал держаться со мной грубо и недоброжелательно, начальство его за это не попрекнуло бы. Позднее, в мрачнейшей обстановке, я имел случай убедиться, что он ко мне относится человечно…» (с. 63).

Совсем иное дело – Пинзур. Гнедин вспоминал: «Дверь раскрылась и вошло несколько человек: капитан Пинзур… младший лейтенант Гарбузов и несколько неизвестных… Меня бросили наземь и принялись избивать дубинками». Затем «капитан (Пинзур. – В. К.) передал дубинку Гарбузову, тот вздрогнул и вернул дубинку своему начальнику. Чтобы замять этот эпизод, не ускользнувший от моего внимания, капитан, лишенный стыда и совести, воскликнул: “Видите, Гнедин, вы так противны вашему следователю, что он не хочет к вам прикоснуться!”. Но я-то понял, что лейтенант был не в состоянии поднять на меня руку» (c. 71, 72). И еще характерная деталь из рассказа о позднейшем допросе, в ходе которого Гарбузов «был со мной неожиданно груб, по поводу какой-то моей реплики поднял крик, явно рассчитывая, что в соседних помещениях его коллеги услышат, как грозно он со мной разговаривает» (c. 75).