Россия век XX-й. 1901-1939

Перенесемся теперь в то время, которое непосредственно и вошло в историю под именем «Смутного». В разгар всеобщей «усобицы», безвластия и хаоса, 16 августа 1610 года, московский народ избрал на царство польского королевича Владислава… В считающемся самым достоверным рассказе очевидца об этом событии оно воссоздано так: «…все собрались… чтобы всеми сословиями держать совет, кого из знатных вельмож избрать новым Царем», но пришли к выводу: «…нет никого, кто мог бы похвалиться и сказать, что он выше и знатнее, чем кто-либо другой. Если мы сейчас выберем одного из них Царем земли нашей, другие тотчас же начнут его ненавидеть и тайно преследовать, ибо никому неохота кланяться и подчиняться себе равному, в чем мы сами наглядно убедились на примере Бориса Федоровича Годунова. Если бы его не считали недостойным… то нынешние несчастья и бедствия не постигли бы нашу землю. Поэтому мы полагаем, что разумнее будет избрать совсем чужого вельможу… Ему должны будут по справедливости покоряться и повиноваться…».[270]

Правда, после этого поляки повели себя в России, мягко говоря, неразумно, множа насилия и оскорбления присягнувших их королевичу русских, началось мощное народное сопротивление и в конце концов 21 февраля 1613 года царем был избран Михаил Романов.[271] Но сам смысл призвания к власти «чужака» предстает в событии 1610 года достаточно очевидно.

Далее, размышляя о времени Петра Великого, мы обычно сосредоточиваемся на свершениях последних двух десятилетий его правления; между тем он вступал на престол в ситуации, которую также с полным правом можно назвать «Смутным временем» — временем крайней междоусобицы, стрелецких, казачьих, раскольничьих, боярских мятежей и т. п. И есть все основания полагать, что предпринятое им поистине массовое «приглашение» иностранцев было вызвано, в конечном счете, именно этим.

Наконец, даже не столь уж грандиозный декабристский бунт, посеявший «смуту» в верхних слоях русского общества, привел к тому, что среди имен ближайших соратников Николая I господствовали такие имена, как Бенкендорф, Канкрин, Клейнмихель, Дубельт, Корф, Ливен, Нессельроде, Моллер, Адлерберг, Толь и т. п. Николай Павлович, кстати, сам давал именно такое объяснение засилью «немцев» в его правительстве.

Разумеется, все перечисленные выше исторические ситуации имели глубокое своеобразие и существенно различные последствия. Но определенная единая «закономерность» все же просматривается. Острое и как бы неразрешимое столкновение тех или иных сил внутри страны, внутри нации, — сил, каждая из которых отрицает право остальных на власть, — приводит к приглашению каких-либо «варягов» (если воспользоваться этим древним русским словом, вокруг которого идут нескончаемые споры). И в свете предложенного — конечно, предельно краткого — экскурса в историю громадная роль «чужаков» в эпоху смуты, начавшейся в 1917 году, предстает, полагаю, не как нечто противоестественное.

В заключение имеет смысл сказать, что обилие евреев в тогдашней власти в определенном отношении следует рассматривать с этой самой точки зрения. В западных областях России, где евреи жили издавна и даже составляли очень значительную или вообще преобладающую часть городского населения, их едва ли воспринимали как «иностранцев». Очень характерно, например, что в Новороссии евреи, разделявшие анархистскую программу, принимали самое активное участие в, казалось бы, чисто крестьянском движении махновцев (известно около десятка евреев, игравших в стане Махно руководящие роли);[272] между тем в близкой по своему духу к «махновщине» тамбовской «антоновщине» присутствие евреев едва ли можно обнаружить. И на большей части огромного российского пространства они представали в той или иной степени как «чужаки».

В этом, между прочим, своего рода нерв содержания романа, который в последние годы как бы забыт — романа (может быть, правильнее было бы определить его словом «повесть») Александра Фадеева «Разгром». В свое время это произведение чрезмерно превозносили, потом — столь же чрезмерно развенчивали. Я не собираюсь давать ему общую характеристику, но, как мне представляется, взаимоотношения главного героя «Разгрома» — Левинсона — и его отряда воссозданы писателем с замечательной точностью.

В самом начале, на первой же странице, есть емкий эпитет: «нездешние глаза Левинсона». Эти глаза «надоели» ординарцу командира — шахтеру Морозке: «Жулик, — подумал ординарец, обидчиво хлопая веками, и тут же привычно обобщил: — все жиды жулики».