Россия век XX-й. 1901-1939

Итак, едва ли хоть сколько-нибудь уместно видеть в Рютине поборника «демократии». И, кстати сказать, его истинная суть достаточно ясно выразилась в той самой составленной им в 1932 году «Платформе», где он, в частности, так разоблачал находившихся у власти лиц: «Гринько (нарком финансов. — В.К.), Н. Н. Попов (влиятельный член редколлегии «Правды». — В.К.) — бывшие меньшевики… Межлаук — зам. пред. ВСНХ, бывший кадет, потом меньшевик, Серебровский — зам. пред. Наркомтяжа, бывший верный слуга капиталистов (имелась в виду его дореволюционная служба в качестве инженера на частных предприятиях. — В.К.), Киров — член Политбюро, бывший кадет… Все это, можно сказать, столпы сталинского режима. И все они представляют из себя законченный тип оппортунистов».[487]

Названные люди — кроме убитого в 1934 году Кирова — были репрессированы в 1937–1938 годах — и не без точно таких же, как рютинские, «обвинений»!.. И даже в восторженном нынешнем послесловии к публикации «Платформы» все же пришлось оговорить, что, «осуждая Сталина за нетерпимость, Рютин и сам был не чужд подобных взглядов» (там же, с. 446).

Словом, можно так или иначе противопоставлять «сталинистам» Мартемьяна Рютина и его сторонников с точки зрения политэкономических программ, но едва ли уместно считать последних более «либеральными» и «демократическими». В конце концов даже на часто публикуемой теперь фотографии Мартемьяна Никитича явлен типичнейший облик непримиримого фанатика… И именно такого типа и склада деятели «творили историю» в тот период, — что и породило с неизбежностью «1937-й»…

Во многих сочинениях заходит речь об «антисталинских» выступлениях тех или иных высокопоставленных деятелей 1930-х годов, пытавшихся, мол, спасти своих собратьев по партии от уничтожения. Но при изучении достоверных источников подобные сведения, как правило, оказываются легендами. Вот, например, вдова Бухарина написала в своих мемуарах «Незабываемое»: «…о мужественном поведении И. Э. Якира, входившего в комиссию по решению судьбы Бухарина и Рыкова и воздержавшегося при голосовании (на февральско-мартовском Пленуме 1937 года. — В.К.), я узнала от жен Якира, Уборевича (Иерониму Петровичу сообщил об этом сам Якир), наконец, то же говорила мне жена Чудова».[488]

Однако почти одновременно с выходом книги А. М. Бухариной (в 1989 г.) были опубликованы документальные сведения об этом самом голосовании членов комиссии по решению судьбы Бухарина. На голосование были поставлены два «предложения»: «судить с применением высшей меры наказания — расстрела» (Ежов) и «судить без применения расстрела» (Постышев). Воздержался от голосования только один — самый осторожный и потому, вероятно, «вечный» Микоян (недаром он бессменно пробыл в составе ЦК долее, чем кто-либо — 54 года, — с 1922 по 1976-й!). Против расстрела были также «уцелевшие», умершие своей смертью Литвинов, Петровский и даже считающийся особо злодейским Шкирятов. А среди тех, кто проголосовали за расстрел — репрессированные вскоре Косарев и — вопреки легенде! — Иона Якир…

Впрочем, все обстояло даже прискорбнее, ибо позже было внесено еще одно предложение (Сталин) — доследовать дело Бухарина, а потом уже решить вопрос о суде, за что и проголосовало большинство (и суд состоялся только через год, в марте 1938-го), но Якир еще раз проголосовал за незамедлительный суд и расстрел!..[489]

Характерно, что в крайне легковесном сочинении о Сталине высокопоставленного армейского партаппаратчика Волкогонова, который раньше других сумел получить доступ к обсуждаемым (ранее строго засекреченным) документам, с огорчением констатируется: «…из истории не выбросишь и того, что Косарев и Якир, ближайшие жертвы беззакония, проголосовали за… расстрел» (там же, с. 213). Волкогонов явно не был способен осознать, что не дожидавшееся какого-либо разбирательства «решение» Якира и Косарева как раз и представляло собой самый вопиющий образец беззакония! И объяснялось их «решение» тем, что они наиболее были проникнуты «революционной» нетерпимостью.

* * *

Самая, пожалуй, тяжкая, даже чудовищная «особенность» ситуации 1937 года — смертельное столкновение не различных и чуждых друг другу людей, а, напротив, людей самых близких, подчас даже в прямом смысле слова «родных». Перед нами, в сущности, самоуничтожение, самопожирание…

Поскольку тогда гибли не только «жертвы», но и их «палачи», сами становившиеся в свою очередь «жертвами», до нас дошло не столь много полноценных сведений о совершавшемся, — к тому же, о чем уже говорилось, «уцелевшие» нередко проявляли в своих воспоминаниях странную «забывчивость» в отношении неприятных для них фактов. Тем не менее достаточно выразительные свидетельства все-таки дошли до нас.