Россия век XX-й. 1901-1939

Все подобные «расчеты» Троцкого объяснялись весьма существенным мотивом: Лев Давидович, в отличие от большинства своих находившихся у власти соплеменников, хорошо понимал, что Россию нельзя — по крайней мере, в ближайшем будущем — полностью «денационализировать». Об этом, между прочим, подробно говорится в уже упомянутом трактате видного сиониста М.С. Агурского «Идеология национал-большевизма». Здесь констатируется, что с первых же послереволюционных лет «на большевистскую партию оказывалось массивное давление господствующей (то есть — русской. — В.К.) национальной среды. Оно чувствовалось внутри партии и вне ее, внутри страны и за ее пределами… Оно ощущалось во всех областях жизни: политической, экономической, культурной… Сопротивление этому всеохватывающему давлению грозило потерей власти… нужно было в первую очередь найти компромисс с русской национальной средой… надо было, не идя на существенные уступки, создать видимость того, что режим удовлетворяет исконным национальным интересам русских»[317].

В этом рассуждении может вызвать недоумение или даже негодование словосочетание «национальная среда», обозначающее почти стомиллионный русский народ. Но М.С. Агурский в данном случае все же прав: для того же Троцкого русский народ был именно и только «средой» его деятельности; прав Агурский и утверждая, что в первые послереволюционные годы «теоретиком красного патриотизма и едва ли не его вождем оказывается Лев Троцкий» (с. 144), — что явствует уже хотя бы из его речи «Национальное в Ленине».

Правда, Агурский не говорит с должной ясностью, что Троцкий действовал в этом направлении только ради «политического расчета», но все же достаточно определенно разграничивает две принципиально различные вещи: создание «видимости» национальных устремлений власти (что и делал Троцкий) и, с другой стороны, неизбежный подспудный процесс действительной «национализации» власти. Он пишет, например: «Давление национальной среды, сам тот факт, что революция произошла именно в России, не мог не оказать сильнейшего влияния на большевистскую партию, как бы она ни декларировала свой интернационализм… Это было результатом органического процесса» (c. 140).

И вот поистине замечательное «саморазоблачение» Троцкого. Если в 1922 году он провозглашал на страницах «Правды» (5 октября): «Большевизм национальнее монархической и иной эмиграции. Буденный национальнее Врангеля…»[318] и т. п., то в 1928 году, уже отстраненный от власти, он гневно обличает: «В целом ряде своих выступлений, сперва против «троцкизма», затем против Зиновьева и Каменева, Сталин бил в одну точку: против старых революционных эмигрантов (разумеется, не «монархических». — В.К.). Эмигранты — это люди беспочвенные, у которых на уме только международная революция, а теперь нужны руководители, способные осуществлять социализм в одной стране. Борьба против эмиграции… входит неразрывной частью в сталинскую идеологию национал-социализма… После каждой революции реакция начиналась с борьбы против эмигрантов, против чужаков и против инородцев…» и т. д.[319] (обратим внимание: перед нами осознание своего рода «закона»: в «каждой революции» большую роль играют «чужаки», с которыми впоследствии ведется «борьба»…).