При всех возможных оговорках и Троцкий, и Федотов были правы в основной своей мысли, — в том, что страна, начиная с 1934 года, переживала «контрреволюционный» по своему глубокому смыслу поворот.
Нельзя не задуматься о самом этом слове «контрреволюция». В устах Троцкого оно имело самый что ни есть «страшный» обличительный смысл, в то время как Федотова это слово явно не «пугало». Об этом необходимо сказать потому, что и до сего дня в массовом сознании «контрреволюция» воспринимается скорее «по-троцки», чем «по-федотовски», — хотя в истории нет ничего «страшнее» именно
Господствовавшее в продолжении десятилетий прославление и Российской революции, и — что закономерно — любых революций вообще, посеяло прочное, но заведомо ложное представление о сущности этих катаклизмов. Беспощадность, которая была присуща всем революциям, когда они сталкивались с каким-либо сопротивлением, поистине не сравнима ни с чем. Вот типичные факты.
После победы Английской революции в 1648 году часть тогдашней Великобритании — Ирландия — не признала новой власти. Началась жесточайшая борьба, и в 1650 году, как констатируется в специальном исследовании,
Через полтораста лет, во время Французской революции, примерно то же самое произошло в своеобразной области страны —
В ходе Российской революции такая же ситуация имела место, например, в Области Войска Донского (ее и назвали тогда «казацкой Вандеей»), где также погибла примерно половина населения… И, конечно, жертвы
Впрочем, к этой скорбной теме мы еще вернемся. Сначала следует рассмотреть конкретные черты «контрреволюционного» поворота середины 1930-х годов.
Кардинально изменилось тогда само отношение к «дореволюционной» истории России. В 1930–1932 годах издавалась десятитомная «Малая советская энциклопедия», в статьях которой, несмотря на их предельную лаконичность, все же нашлось место для всяческого поношения величайших исторических деятелей России: