Россия век XX-й. 1939-1964

Между тем (о чем уже шла речь) и мировая, и отечественная история свидетельствуют, что любые правители, предшественники которых были объектами определенного «культа» и в той или иной мере деспотичными, приходя после них к власти, оказываются, по сути дела, вынужденными проявить гуманность. Так, почти ровно за сто лет до смерти Сталина, 2 марта 1855 года, умер деспотичный, по тогдашним меркам, император Николай I, и сменивший его Александр II амнистировал декабристов, петрашевцев, членов украинского Кирилло-Мефодиевского общества (Н.И. Костомаров, Т.Г. Шевченко и другие) и т. д.

Но вернемся в 1953 год. Берия сразу же после смерти Сталина действовал в этом направлении явно оперативней и энергичнее, нежели Маленков (и тем более Хрущев), из-за чего Георгий Максимилианович даже заявил 2 июля 1953 года на известном Пленуме ЦК, посвященном «разоблачению» Берии: «Затем, товарищи, факт, связанный с вопросом о массовой амнистии. Мы считали и считаем, что эта мера по амнистии является совершенно правильной. Но… он (Берия. — В.К.) проводил эту меру с вредной торопливостью и захватил контингенты, которых не надо было освобождать…»[488] Разумеется, Берия действовал отнюдь не из «милосердия», а в силу присущего ему более чем его «соперникам» прагматизма; кроме того, он, конечно же, хотел предстать в общественном мнении как «освободитель». Но в основе его действий была все же не личная воля, а как бы закон истории. И те, кто сегодня усматривают в последующих актах амнистий и реабилитаций личную заслугу Никиты Сергеевича — попросту наивные люди. Любой оказавшийся на его месте деятель не мог не двигаться в этом направлении (начатом к тому же вовсе не Хрущевым, а Берией).

Выше уже не раз отмечалось, что в последние сталинские годы совершалось — пусть и не без «отступлений» — определенное смягчение режима (хотя господствует противоположное представление, согласно которому режим-де все более и более ужесточался). Так, в конце 1940 — начале 1950-х годов было фактически «реабилитировано» немало людей, подвергшихся гонениям ранее. Скажем, в 1951 году получил Сталинскую премию 1-й степени выдающийся филолог В.В. Виноградов, арестованный в 1934 году и до 1944-го испытывавший всякого рода притеснения; тогда же удостоились Сталинских премий репрессированный в 1933-м драматург и киносценарист Н.Р. Эрдман и заключенный в 1935 году в ГУЛАГ, а позднее ставший писателем В.Н. Ажаев; в начале 1951-го, как уже сказано, была восстановлена в качестве члена Союза писателей СССР изгнанная из него в 1946-м А.А. Ахматова; в 1952 году возвращается в состав ЦК маршал Жуков, удаленный оттуда в 1946-м (его, кстати сказать, обвиняли тогда чуть ли не в организации военного заговора…)[489].

Можно привести и много других сведений о благоприятных поворотах в 1949–1952 годах в судьбах тех или иных людей, подвергшихся ранее репрессиям и гонениям, но более показательна, пожалуй, судьба целой группы — как бы даже враждебной «партии» — уже охарактеризованных выше «космополитов». «Борьба» с ними началась в январе–феврале 1949-го очень, пользуясь ходячим современным определением, круто. Их недавний покровитель, 1-й зам. генсека СП Симонов в мартовском номере «Нового мира» объявил их ни много ни мало маскирующимися агентами американского империализма… Бывший «космополит» А.М. Борщаговский сообщает в своих мемуарах (даже дважды), что на заседании Секретариата ЦК в январе 1949 года второе лицо в иерархии власти, Г.М. Маленков, вынес «космополитам» следующий приговор: «Не подпускать на пушечный выстрел к святому делу советской печати!»[490]

В 1930-х годах подобный приговор, скорее всего, имел бы роковые последствия, однако «космополиты», как ни странно, стали выступать в «советской печати» уже в следующем, 1950 году (!), а в 1951-м один из главных их лидеров, А.С. Гурвич, опубликовал в «Новом мире» в сущности целую книгу (70 крупноформатных журнальных страниц). Правда, его новое сочинение также подверглось критике, но факт опубликования все же чрезвычайно многозначителен.