Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750

Финкенштейн прибыл в Петербург осенью 1747 года; от него требовалось одно-единственное — добиться, чтобы русский вспомогательный корпус двигался как можно дальше от прусской границы. Новый представитель прусского короля был франкофоб; он сразу невзлюбил Дальона и, обвинив его во всех бедствиях, воспользовался непопулярностью этого посланника, человека хитрого, но грубоватого, чтобы представить в более выгодном свете Пруссию. Присутствие Дальона стесняло Финкенштейна; письма его в Берлин полны бесконечных жалоб. Подевильс отправил в Париж письмо, в котором попытался уговорить Людовика отозвать злосчастного Дальона, а тот, предчувствуя, что его собираются принести в жертву благополучию Пруссии, сам попросил об отставке^{153}.[45] Пюизьё, преемник д'Аржансона, поддался этому двойному давлению и в декабре 1747 года согласился расстаться с Дальоном; дипломату пришлось немедленно попросить аудиенцию у императрицы и вручить ей отзывную грамоту. Отныне у Франции не осталось в Петербурге полномочного министра; на смену Дальону никого не прислали. Францию, да и то всего несколько месяцев, представлял консул. В конечном счете интриги Финкенштейна ему же и повредили; он оказался в России в полном одиночестве, предоставленный — как и его повелитель-король — самому себе.

Маршрут русского вспомогательного корпуса

Между 1746 и 1748 годами Людовик XV имел в противниках Австрию, Россию, Англию и Нидерланды, а в вынужденных союзниках — боязливого, уставшего от войны короля Пруссии. Другие страны держались в стороне: саксонцы не хотели лишаться поддержки Франции, но в польских делах зависели от России^{154}. Швеция, вообще крайне расположенная к Франции, находилась под давлением Дании, полностью преданной России, так что, несмотря на неоднократные заверения в дружеских чувствах, шведы держались крайне осторожно. Оставались турки, только что закончившие большую войну с Персией; по наущению Франции они могли бы продолжить войну с Россией^{155}. Однако вскоре выяснилось, что султан Махмуд I желает мира и предпочитает сохранять нейтралитет^{156}.[46] Союз между Швецией, Польшей, Турцией и Францией, создание которого начали было обсуждать заинтересованные стороны, не состоялся потому, что никто из предполагаемых союзников Франции не хотел воевать с Россией. Версаль понял замысел Англии: демонстративные действия русской армии должны до такой степени напугать Фридриха, чтобы он «бросил часть войск на защиту своей дражайшей Пруссии» и позволил Австрии и ее союзникам, не опасаясь агрессии со стороны прусского короля, усилить английские войска, сражающиеся против Франции^{157}. Выйти из этой переделки можно было только путем мирных переговоров, на победу в битвах надежды не оставалось.

В январе 1748 года 30 000 русских солдат двинулись из Курляндии в направлении Мозеля и Рейна, чтобы разделить враждующие стороны^{158}. Шестьдесят галер бросили якорь в балтийских портах^{159}. Финкенштейн, как прежде Мардефельд, отказывался верить в то, что русский вспомогательный корпус примет непосредственное участие в боевых действиях. Новый посланник проницательно анализировал обстановку внутри страны, однако истинной цели русского вторжения — желания России оставить за собой одну из ключевых ролей в европейской политике — он не понял и потому ввел в заблуждение своего повелителя. Финкенштейн рассуждал так: в России неурожай, деревни истощены, рекрутский набор производится в ущерб помещикам и церкви — главным владельцам крепостных. Значит, морским державам придется заплатить за союз с Россией очень и очень дорого. Неужели они решат, что игра стоит свеч? Неужели сумеют усмирить гордыню Елизаветы и развеять сомнения духовенства, оказывающего на благочестивую императрицу большое влияние? Транспортировка войск из Петербурга в Любек морским путем представлялась невозможной и технически, и из-за климата; проход же их через Пруссию неминуемо создал бы новый casus foederis. Оставалось направить их через Польшу либо через австрийскую часть Силезии, однако такой маршрут потребовал бы слишком много времени^{160}. Несмотря на многочисленные заверения в том, что прусской территории ничто не угрожает, Фридрих засыпал своего представителя в Петербурге тревожными письмами, полными юридических доводов: он знал наверняка, что русская цензура познакомит с его жалобами и мрачными прогнозами канцлера Бестужева[47]. Особенно часто повторял Фридрих одно утверждение: со времен подписания Дрезденского договора Пруссия более не принадлежит к числу воюющих держав.