Россия входит в Европу: Императрица Елизавета Петровна и война за Австрийское наследство, 1740-1750

Таким образом, если горизонтальная ось русского двора была чрезвычайно разветвленной, вертикальная отличалась крайней непрочностью, ибо единственным законным основанием, на котором она зиждилась, был «Тестамепт» Екатерины I, заново введенный в действие ее дочерью. Существовал и другой наследник престола (также законный — но уже по завещанию Анны Ивановны) — малолетний Иван Антонович, росший в далеких Холмогорах; память об этом живом призраке будоражила умы бунтовщиков, и Елизавета жила в постоянном страхе государственного переворота в пользу Ивана VI. В реальности оба претендента на трон Романовых, и Петр, и Иван, были германскими принцами, родственниками Габсбургов и Гогенцоллернов; этим обстоятельством во многом объясняется повышенное внимание, которое питали к русскому наследству европейские царедворцы и дипломаты. Хотя Ла Шетарди и перехватил инициативу, Германия также не утратила своих позиций в Петербурге; у немцев имелись некоторые основания полагать, что будущее принадлежит им.

Глава шестая. ШПИОНОМАНИЯ И ПРЕДАТЕЛЬСТВА

Фридрих пристально следил за всеми событиями, происходившими при русском дворе, знал всех особ, игравших сколько-нибудь важную роль при каждом из последовательно сменявшихся режимов. Верный своему принципу: «У государей нет родственника ближе Государства, чьи интересы они обязаны ставить выше интересов крови»^{209}, прусский король нисколько не тревожился о прискорбной участи своего Брауншвейгского кузена; он ограничился тем, что высказал в письме к Мардефельду приличествующие случаю соболезнования. В Версале Людовик XV и его министры не могли скрыть некоторого замешательства: если исходить из салического закона и права первородства, пребывание Елизаветы на престоле казалось не вполне легитимным, а будучи «обыкновенной женщиной», она, разумеется, не имела и права назначать себе наследника, отдавать Петру предпочтение перед Иваном; оба принца, хотя бы благодаря своему полу, имели больше оснований претендовать на престол, но именно поэтому таили в себе больше угроз для стабильности государственной власти. Не слишком хорошо разбираясь в русских делах, версальские политики предоставили развязывать северный узел «специалисту», маркизу де Ла Шетарди: платить за это впоследствии пришлось Швеции. Фридрих также в течение нескольких недель сомневался в победе Елизаветы в войне со шведами, он опасался нового переворота при участии гвардии и очередных перемен во внешней политике России. Личность государыни, ее родовитость и происхождение интересовали прусского короля очень мало, зато в его письмах постоянно повторяется мысль о необходимости поддерживать уже заключенные межгосударственные союзы, а для этого — избегать переворотов[66].

С весны 1742 года придворная жизнь вошла в обычную колею; императрица любила проводить время в обществе иностранных посланников за игрой в квинтич; француз Ла Шетарди, англичанин Вейч, австриец Ботта и пруссак Мардефельд увивались около Елизаветы, отдавая должное ее изяществу и любезности. Встречались они и в доме канцлера Черкасского. У всех на устах был суд над «немцами», которых вначале приговорили к смерти, а потом, благодаря личному заступничеству Елизаветы, помиловали и сослали в Сибирь; немецкая партия, казалось, была обезглавлена, а австрийская, за которой императрица наблюдала пристально и недоверчиво, имела все основания не проявлять активности^{210}. Главенствующую роль играли французы; как не без раздражения замечал Мардефельд, «с французским посланником обсуждались дела как важные, так и пустяковые»^{211}. Фридрих, в душе которого радость боролась с недоверчивостью, подозревал, что долго все это не продлится^{212}. Привязанность к Франции проистекала из личной склонности императрицы к Ла Шетарди, которого злые языки называли ее любовником. Елизавета помнила о том, что обязана французу удачным завершением переворота, помнила о его разумных советах и о непомерных суммах, потраченных им на «покупку» гвардии. Но могла ли она забыть о том, что некогда в Версале предпочли ей польскую принцессу? Помнила она и о том, что именно Франция спровоцировала русско-шведскую войну ради того, чтобы положить конец засилью немцев в России. Два года спустя эта война продолжалась, как и прежде, русские и шведы вырывали друг у друга клочки территории, маркиз же Ла Шетарди показал себя очень скверным посредником. На переговорах в Або Швеция, пользуясь поддержкой Францией, выдвигала «чересчур большие требования»: Елизавета рисковала потерять Карелию. Раздосадованная, императрица пожелала вести переговоры напрямую. Брюммер, Лесток и Трубецкой решили воспользоваться случаем, чтобы показать себя и оттеснить клан Бестужева. Однако французскому посланнику, идейному вдохновителю этой группы, было предписано покинуть Россию^{213}. Место освободилось, и претендовавшие на него царедворцы засуетились еще сильнее, чем прежде.