Россия за облаком

— Нам тоже эти рассказы отлично хорошо знакомы, — не обращая внимания на жену, произнёс Платон. — Летось приходил один, как и ты, звал за собой. Есть, говорил, на свете страна Беловодье, правит там христианский царь Иван Пресвитер. И как туда русский хрестьянин приедет, так ему сразу земли нарежут, угодьев всяких: леса целую ухожу, лугов заливных добрый покос. Рыбные да звериные ловы там опять же вольные — всё для хрестьянской души. Знай не ленись, да богу молись.

— Сказки… — вздохнул прохожий.

— Вот и я смекаю: у них там своих мужиков, что ли, нет? Мужика везде лишек, бабы на этот счёт шустрые. У бедняка только на детей богатство. Меня в деревне, знаешь, как дразнят? Мол, у Платона пять дочек, да все на «л»: Ляксандра, Лямпиада, Лизавета, Ленка и Левтина. И пять сынов, да все на «м»: Митрий, Микита, Миколай, Микифор и Микодим… — договаривал Платон через силу, придушенный внезапной мыслью о Митрохе, с которым уже не свидишься, одно имечко в поминальнике осталось, вписанное заботливым кладбищенским сторожем.

Гость не знал о беде, но беспокойство ощутил.

— Вы кушайте, кушайте, — сказал он, придвигая к хозяину початый хлеб. — Это всё ваше, у меня в дорогу взято, мне хватит.

— Благодарствую, — Платон склонил голову. — Я уж тогда приберу его, чтобы и на завтра хватило. В сытое брюхо хлеб пихать — напрасно добро тратить.

Странник кивнул согласно и, возвращая разговор в прежнее русло, сказал:

— А вы бы всё-таки подумали насчёт переезда.

— В царство Ивана Пресвитера? — спросил Платон так, что почудилось, будто он о том свете спрашивает.

— Не… Царство Иоанна Пресвитера, если не ошибаюсь, Абиссиния. Это в Африке. Там сушь да жара, хлеб не родится. Живут там куда беднее нашего. Народ, конечно, крещёный, но все из себя чёрные арапы. Ты про арапов-то слыхал?

— Как не слыхать? У старого князя арапчонок был Ахметка. Чёрный, как дёгтем намазанный. А уж девок портить мастак! Они к нему липли, словно он в меду, а не в дегтю изгваздался. Одно слово — дьявол. Мужики его порешили за это. Поймали и вилами прокололи. Говорили, что раз он чёрт, то ему ничего с этого не станет, а от нас он уберётся.

— И что?

— Не чёрт оказался. Его проткнули, а он возьми да и помри. Четверо парней за него, антихриста, на каторгу ушли.

— Вот я о том и говорю, что арапы такие же люди, но русскому человеку у них делать нечего.

— Куда ж ты меня в таком разе зовёшь?

— Есть, понимаешь, такая страна, — усмехнулся гость. — Россией зовётся. И там, если поискать как следует, что угодно отыщется, даже твоё Беловодье.

Гость дохлебал воду, вежливо перевернул чашку вверх дном. Фектя накрыла хлеб и колбасу полотенцем, а поверх миской — от мышей, унесла прятать в холодный щепной короб. Мужчины поднялись, вышли до ветру. Ещё не стемнело, весной вообще поздно темнеет, но уже заметно подморозило. Не скоро дождаться первой травы.

В проулке у Шапошниковых продолжалось погуляние. Галдели голоса, шалава Маруська с привизгами орала охальные частушки:

Ты со мной гулять не хочи-ишь!
Я от этого не прочь.
Ты всю ночь всухую дрочи-ишь!
И скучаю я всю ночь!

Платон плюнул в навозную кучу, не то отхаркнулся, не то презрение выказал непутёвым соседям.

— Вон тебе переселенцы готовые, им и собираться не надо, только и есть добра, что в портках. Их чекушкой помани, до самого Беловодья добегут.

— Таких нам не надо. Этого добра всюду, что грязи.

— Ага, — согласился Платон, задвигая деревянный засов на сенной двери. — Никому их не нужно, а талан им прёт, что купленный. Тоголетось землю делили, так добрым людям, как ни кинь — всё клин, а этим — полоса, да в самом центре поля. Так им и то не впрок. Потапов Савва, мироед, им три ведра вина поставил, чтобы они ему свой жеребий отдали. То-то попито было…

В избе оказалось уже темновато, семья готовилась ко сну. Фектя с детьми стояла перед иконами, отбивая вдвое больше поклонов, чем обычно.

— …и за Митрошеньку нашего…

— Мам, — позвала Шурка, подымаясь с колен, — а Митрошка сейчас в раю?

— Где ж ему ещё быть? Смотрит на нас с неба.

— Он же баловник был. Кто его в рай пустит? Наверное, его черти в ад утащили.

— Тьфу на тебя! Скажешь тоже — в ад! Простил его господь. Постращал, конечно, маленько, может, даже розгой постегал за баловство, а потом простил.

— Будет вам балаболить, чего не знаете! — сердито сказал Платон.