— Совершенно точно! Я и прежде там ни с кем не знался. Приходил, сдавал монеты, получал деньги и сразу уходил.
— Последнее время что-нибудь старинное продавали или хотя бы просто показывали кому-нибудь?
— Нет, конечно! Уже десять лет — ничего!
— Савостины могли что-нибудь продавать?
— Не знаю. Вряд ли… Туда Платон товары возил: гвозди, ещё кой-что, а оттуда — нет.
— Понятно… Туда, значит, возил. А выручку куда девал?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю. А Нумизмат, похоже, знал. Вот только за александровские рубли людей не убивают. Когда вы последний раз в девятнадцатом веке были?
— Недели полторы назад. Ну да, в четверг. Миколку из гостей забирали.
— Ну-ка поподробнее… У кого он там гостил?
— У Платона в Ефимкове кум живёт, Чюдой… то есть Матвей Степанович. Мы обычно у него останавливались. Он мужик со странностями, ни о чём не расспрашивал, а нам и удобно.
— И часто у него младшие Савостины гостить оставались?
— Первый раз. Он там неделю всего и прожил, а потом мы за ним приехали.
— То есть шастали туда-сюда частенько. Время там идёт как и у нас?
— По-разному бывает. Но если редко ездить, время там почти стоит. В шестьдесят четвёртый год Платон четыре года подряд ездил. Тогда там недород случился, цены стояли высокие, так он и сено возил, и картошку, и лук. Рожь тут покупал, там продавал.
— И почему прекратил ездить?
— Дорога закрылась. Я один иду — попадаю нормально, а обозом едем, то только в шестьдесят пятый. А сейчас уже и туда не попасть, по семьдесят седьмой год дорогу затоптали.
— То есть бизнес у Платона Савостина был поставлен хорошо…
— Да какой же это бизнес? Он чаще сеном торговал. Там покосов не хватает, сено весной дорожает, а тут травы полно: коси — не хочу! Платон для этого и косилку купил, и конные грабли.
— Здесь они или пропали?
— Здесь.
— Чем ещё торговал?
— Овсом, луком репчатым. Вещи всё такие, на которых дата не проставлена.
— А выручка где — не знаете.
— Не знаю.
— А сами вы, когда в одиночку ходили, — зачем?
— Ну, хотел посмотреть, пройду или нет.
— А если без «ну», поконкретней?
Горислав Борисович вздохнул и жалобно посмотрел на майора.
— За грибами ходил, — признался он, — и на болото за ягодами. Орловы мшаники мелиораторы испоганили: высушить — не высушили, и расти теперь ничего не растёт. Ни клюквы, ни брусники… А знаете, какая там морошка была сто лет назад? У крестьян жатва, озимые убирают, так за морошкой никто не ходил, один я на, весь мох.
— Чёрт знает что! — не выдержал, майор. — Вы хоть понимаете, что говорите? В позапрошлый век за морошкой! Это даже не микроскопом гвозди забивать! У меня слов нет приличных, чтобы ваше поведение охарактеризовать!
— Это не микроскоп, — сказал Горислав Борисович. — Это время. Сломаешь что-нибудь ненароком — вся история наперекосяк пойдёт. Вот я и старался тихонечко ходить, чтобы ничего не испортить. И Платону гвозди возить не велел, только сено и всякое такое…
— А платочки?
— Я их уже десять лет не вожу, с тех пор, как понял, что не дело это.
— А вы уверены, что не дело? — вопрос был задан таким тоном, словно другой человек спросил. — Вам никогда не хотелось переменить всё это безобразие, исправить историю, чтобы вместо нынешней помойки была у нас нормальная, человеческая страна?
— Это опять провокация? — спросил Горислав Борисович. — Вы ждёте, что я начну говорить вам в пуговицу, что живём мы хорошо и всё у нас есть?
— Нет, это вполне серьёзно. Мне, например, до омерзения надоело, что моя страна, которую я люблю и которой хочу гордиться, вот уже сотню лет находится в глубочайшей заднице. И мне порой отчаянно хочется отлистнуть эту сотню лет и переписать историю набело.
Горислав Борисович согласно покивал.