Россия загробная

Квартира между тем наполнялась все новыми и новыми ночными гостями. Только женщины, ни одного мужчины. Их имена были Большая Лань, Всевозможный Китай, Красная Птица, Ловица Звезд, Синий Шафран. Они были оживлены и веселы, как бывают веселы люди в преддверии нового года или другого большого праздника. Одна из них, по имени Мелкая Вибрация, с завитыми в мелкие кудряшки волосами, ожидая, пока Анне Вивальде излечивают синяк, уселась в позе лотоса на табуретку и пила зеленый чай, держа пиалу в растопыренных пальцах правой руки; она сидела в позе лотоса на шаткой табуретке с таким видом, словно это естественная позиция и нормальное место для ее гибкого тела, прошедшего тренировку в непальском ашраме. Там ей приходилось молчать шесть месяцев подряд, и поэтому тут она говорила без перерыва. Наконец все они отправились в большую комнату и, смеясь и переговариваясь, стали укладываться на надувные матрасы под картиной с луной и медведем. Все они были сновидицы. Они, как объяснила Анне Вивальде хозяйка квартиры, путешествовали во снах под ее умелым руководством. На уточняющий вопрос певицы о своих занятиях хозяйка квартиры Маша отвечала с высоким и несколько неестественным смехом: "teaching, dreamwork and regression therapy".

Коллективные, или, как говорила Маша, оркестровые сновидения были сложнейшим видом искусства сна. Это не то что дрыхнуть в одиночку. В оркестровых сновидениях каждый сновидец спит в своей ментальной области и ведет свою сновидческую тему, но сложение этих тем образует полотно необычной красоты. Это целый мир со своими лугами, ручьями, полями и существами. Такая согласованность сна требует большой подготовительной работы и высокого мастерства, которое дается только многолетней тренировкой на кроватях, диванах, раскладушках, креслах и даже скамейках. Маша спросила, не хочет ли Анна Вивальда прилечь на диван и побаловаться каким-нибудь приятным маленьким сончиком, который она ей сейчас сварганит из собственных фантазий и сказок Гофмана, на что певица отвечала, что хочет, даже очень хочет, потому что ощущает счастье и покой в их обществе, но никак не может, потому что она вышла прогуляться на пятнадцать минут и дома — то бишь в отеле "Арарат Хайат" ее ждет друг, хомяк. Она вдруг подумала о любимом зверьке, как он там сидит один в темном огромном номере, дремлет в клетке и чувствует в самой глубине своего маленького толстого тельца нарастающую тревогу. Может быть, его даже бьет дрожь от того, что он беспокоится за нее. Маша сказала, что не отпустит Анну Вивальду одну в ночной город, полный банд и сумасшедших, и вызвала для нее розовое женское такси.

Глава шестая

1.

С утра до вечера Чебутыкина исследовали врачебные и научные комиссии, отдельные ученые, узкие специалисты по работе мозга, профессора с широким кругозором, звезды психологии и психиатрии, академики-теоретики и академики-практики и даже специалисты по космической медицине. Ему искололи пальцы, делая анализы крови, а круглосуточное снятие кардиограммы и ежечасные замеры давления превратились в рутину. Его просветили насквозь рентгеном и сделали ему томографию мозга. В результате наука с недоумением пришла к выводам, которые были ясны любому и без всяких научных наблюдений: Чебутыкин — живой!

У него все было в норме: гемоглобин, давление, пульс. Смерть не разрушила его тело, а восстановила. Чтобы избежать ошибок, некоторые исследования проводили дважды, трижды и четырежды. Например, Чебутыкин чуть ли не каждый день рассказывал психиатрам свою трудовую биографию — школа в Липицах, служба в армии в городке Волчегонске, водопроводчик в жеке, механик в гараже, шофер в совхозе — и рисовал карандашиком путь в замысловатом лабиринте. Окулисты так часто заставляли его говорить буквы из своей таблицы, что он выучил их наизусть. Тест Люшера вызывал у него зевоту. Психологи-экспериментаторы показывали ему карточки с геометрическими фигурами и зверями, а он должен был сразу же называть ассоциации — таким образом они надеялись проникнуть во внутренний мир умершего человека — но у них ничего не выходило, потому что у Чебутыкина не было ассоциаций. Он представлял из себя редкий тип человека без ассоциаций. Если ему показывали барашка, он говорил: "Баран!", если показывали корову, он говорил: "Корова!". На абстрактные фигуры он откликался: "Опять хренятина!".