Российская интеллигенция, новые элиты и нравственное лидерство. Социально-этические этюды

Очень чуткий к масонской ноте историк Н.Я. Эйдельман не был охвачен официальным членством ни в какой ложе и, определяя главное в книге Радищева, справедливо называет стыд:

«Радищевский стыд унаследовала великая русская литература, прежде всего писатели из дворян, которые «не умели» принадлежать своему классу. Это – стыд и совесть Пушкина, Лермонтова, невольников чести. Это стыд Льва Толстого – за жизнь, по его мнению, слишком сытую и благополучную, за счет других. Между тем, если разобраться, книга Радищева не была радикальнее или опаснее многих тех, что вышли из типографии Новикова ранее. Критика крепостничества также не являлась в России чем-то новым».

Не просто, а очень просто под впечатлением Французского революционного кровавого гротеска с идеалами Свободы, Равенства и Братства просвещенная императрица начала поход на российских вольнодумцев. Отсюда – суровая ссылка первого беспокойного интеллигента в Сибирь, в Илимский острог, «на десятилетнее безысходное пребывание». Однако царская опала была сродни древнегреческому остракизму и означала скорее опаливание, а не зажаривание до углей и костей.

Еще не раз и не два российский интеллигент с повышенной социальной активностью в поисках справедливости и правды повторит и углубит (ударение-просодия на последнем слоге) извилистую колею, по которой уже проходили вольные каменщики. В русском масонстве с высокой поисковой эманацией формировались все основные черты будущей интеллигенции. На первом месте стоял практический идеализм с приматом морали и сознанием долга служения обществу.

Орденские братства с присущими аристократическими жестами были старше поколения Фейсбука и обычно не занималось политическим радикализмом, но эффективно формировали особые взгляды своих адептов. Говоря современным языком, они реализовывали долговременные культурные проекты по изменению мировоззрения элиты. Как смысловой магнит, масонство выступало повивальной бабкой образованного сословия, корректировало убеждения и направляло друг к другу нужных людей.

Как и в прочих случаях, где западноевропейское вступало во взаимодействие с великорусским, и здесь заграничные семена давали неожиданные всходы.

Во-первых, при всем космополитизме, заложенном в классическом масонстве, русские каменщики ни на шаг не отступили в патриотизме. Сенатор Иван Лопухин, один из заметно-весомых деятелей просвещенно-изменчивой эпохи, резонно отмечал в своих записках, что истинный патриотизм заключается не в том, чтобы «на французов или англичан походили русские», а в том, чтобы они «были столько счастливы, как только могут»©.

Во-вторых, и в главных, при самых тесных связях с властью масоны с различными градусами посвящения в диапазоне от сухого вина до крепкого самогона сохранили свою полную интеллектуальную и духовную независимость. Для Европы это было нехарактерно – приближенные к трону сообщества вполне удовлетворялись министерскими портфелями.

«Свободный муж есть человек, признающий Бога, законы и самого себя за единственных обладателей своей воли» – убежденно говорили русские бригады великих мастеров. Они были с государством, с обществом и сами по себе. Быть может, поэтому нигде, кроме России, не появилось ничего подобного «русской интеллигенции».

Отечественные трезвомыслящие интеллигенты не были святее папы Римского, однако возвели слово «народ» в ранг сакрального термина. Народ – не выдумка мракобеса С.С. Уварова, а чрезвычайно выразительная традиция художественного творчества – эпос, песни-пляски и поэзия. Однако, одновременно «народ» – это история войн и голода, мучений и утрат, бедности и вымирания. Народ – не сумма Ивановых и Петровых, а мистический монолит. Если некий Иван «выйдет» из него, народ не станет меньше на единицу.

Народное самосознание синкретично сопрягается с феноменом патриотизма (лат. «patres» – отцы), национальной озабоченностью и развитой исторической интуицией. Любой американский негр скажет, что патриотизм – это нормально, а антипатриотизм – девиация. Интернационализм без отечества обычно называется космополитизмом. Накал патриотических чувств иногда определяется степенью удаления от фронта боевых действий.

В Западной Европе интеллектуалы влияли на общество и политиков методами критики, анализа и Просвещения. А российская интеллигенция с университетским дипломом никак не могла представить, что потребительское общество будет серийно штамповать человека, иногда отягощала себя само-просвещением и была политически ангажирована. Она выступала с позиций активного отрицания status quo и уже к исходу XIX века от Р.Х. принадлежность к интеллигенции означала сродство с радикализмом.

На русскоязычном пространстве интеллектуальный цвет нации как полномочный представитель нереализуемого в нетерпимом безвозмездно отдавал себя идейно-эстетическому пафосу социального переустройства. Березово-ситцевая Россия с вечно пьяненькими и ничего не знающими про Третий Рим деревенскими дьяками и «в кровь кнутом иссеченной музой» (Н.А. Некрасов) изнемогала под тяжестью глобальной миссии.