Российские фантасмагории

Так вот, с Алферовым не вышло б беды! Комната Алферова всегда без запора. Когда хочет, старуха у него уберет, когда хочет, только провизии какой ни на есть обшарит себе на обед. У такого-то без замков!

Домком сел в единственное кресло, мелкими глазками обшмыгнул книги и на полках, и на окне, и на полу.

— Ты, старуха, посматривай за жильцом, нет ли чего-нибудь подобного…

— По мне, лучшего жильца и не надо, — сказала старуха, — жилец что покойник — и кипятку не просит, знай себе носом в книгу.

— Да кто к нему ходит?

— Ну, фершал ходит, санитары. Кости им он из ящика вынет, на столе разложит, науку читает, они сычами сопят. Кости-то голые, а уж чьи они — бычьи или песьи, — не скажу тебе.

— А еще что он делает?

— Еще бумагу пишет. Да нет, бумагу, видать, не писал. Вчера на стене припустился. Дверь открыта, гляжу: бодает быком перед стенкой, углем пишет, гляди.

— Может, белогвардейские какие адреса…

И домком испуганно стал водить пальцем по стене:

— Ампу-тация. Тре-па-нация. Де-зер-ти-ку-ляция…

В дверях показался хируроид Алферов. Домком смутился и для фасона сказал по-сурьезному:

— Что это вы, товарищ Алферов, некультурным способом на стенке… а?

Алферов покраснел. Даже уши, наполовину закрытые, светлыми прямыми волосами, такими густыми, что были они на голове, как кругом обрубленная соломенная крыша на хате.

Росту хируроид огромного и, как иной большой добрый пес, стыдясь своей силы, дает себя покусывать моське, поджался и перебрал пальцами кепку.

— Мечты, знаете ли, этакие, медицинские. Приехал сюда для работы, и как назло: ни одного вскрытия. Сами знаете, сыпняки у вас мрут или утопленник…

— Да, — смягчился домком, — самоубийца у нас опытный, он норовит в реку, чтоб без всплытия тела… Да что это я без памяти! Как раз по этому делу к вам шел. Предписание вам на вскрытие свежеприбывшего трупа. Санитар прибегал…

— Свежий труп! — и, не присев отдохнуть, Алферов кинулся вон через улицу в приземистую анатомичку.

II

В окне, глубоко врезанном в толстой белой стене, уже стояла предрассветная молочная муть, а хируроид Алферов все еще не мог оторваться от трупа.

Пламя огромной висячей лампы-молнии горело из последних сил, приплясывая белыми языками, и на потолке был широкий трепетный круг.

Алферов, в белом фартуке, в резиновых перчатках, делающих руки его похожими на лапы медведя, говорил напоследки вдохновенную речь.

Он пламенно верил, как его любимый ученый, в торжество человека над старостью и над смертью.

Волосы его запрятаны под вязаную белую шапочку, отчего лицо кажется новым и строгим. Старый, видавший виды молодцеватый фельдшер и два санитара едят глазами Алферова.

— Сознательному человечеству не нужен алкоголь, ему не нужны сифилис и куренье, ему нужны одни лишь столетние, молодые упругие мускулы, превосходящие мускулы этого двадцатилетнего трупа с дурной наследственностью. И будут, и будут.

Он поочередно указывал на отрезанные руки и ноги, на темную увеличенную печень, на вскрытое сердце.

Под лампой на столе не человек — человечий обрубок без рук и без ног, с отпиленной черепной коробкой.

Тело той особенной белизны жителей севера, что кажется восковым. И кругом этого тела, как в мастерской наглядных анатомических пособий, изумительно сработаны неживые все эти разъятые части и органы человека.

Тусклей горит лампа, мечутся тени, кружит бессонница голову, и все будто не сейчас, а когда-то давно…

Мелькают бывалому фельдшеру страницы прочитанных страшных романов из приложений к газете «Свет» про тайные мастерские великого мага, а молодым санитарам мелькает иное…

Им — что-то из слышанных толков о власти Грядущего Человека: вдруг он сумеет разъятые члены собрать, сумеет вдохнуть снова жизнь. Вдруг сейчас?

А хируроид Алферов говорит, говорит…

Лампа вспыхнула и потухла. В последний миг ярче выступили под ее светом, над темным запавшим животом, обширная грудная клетка и выпяченная шея с запрокинутым подбородком и черною пустотою ноздрей. Кроваво отметились места ампутированных частей с ослепительно белой перепиленной костью.

Вдруг очертанья пропали. Все одинаково посерело.

— Санитары, — сказал Алферов, — когда будете здесь убирать, проштудируйте еще сами на трупе, чтобы на следующем, голубчики, уже не я вам, а вы мне лекцию прочитали.

— На курьерском гоните, Илья Петрович, — сказали, смеясь, санитары, такие юные, с нежным девичьим румянцем.

Старый же фельдшер, страстный любитель медицинского своего дела, благодарил от души:

— Разодолжили, Илья Петрович! Давно жду не дождусь настоящего человека; не врачей, лекпомов нам слали. Два затеяли оперировать: больной готов, я при маске, а тут белые… Двенадцатидюймовая наша как бахнет. Лекпомы с инструментом хлоп на пол! Больной сам кричит им: «Вставайте! своя бьет!»

Весело заперли старинным ключом анатомичку, ключ фельдшер взял с собой, чтобы утром, разбудив санитаров, прийти на уборку. Весело разошлись.

Алферов, довольный собой, как косец, выкосивший больше положенной десятины, едва сняв одежду, повалился и заснул сном мертвецким.

III