Российские оригиналы

Заглянул к нему однажды шурин попенять на то, как обошeлся Локотев с женой. Увидел мастерство Локотева и обомлел. А работал шурин начальником цеха на мебельной фабрике, где как раз был получен заказ на партию мебели в стиле пятидесятых годов для какого-то начальника, и они с ног сбились, ища человека, умеющего умело работать с деревом, и не могли найти, а тут он вот он!

Уговорил шурин Локотева бросить свою жилконтору, привeл его на фабрику. Первые несколько месяцев Локотев был счастлив. Мало того, что любимым делом занимается, да ещe деньги за это платят! Но тут ему спустили план, потом урезали норму, потом потребовали ГОСТу соответствовать, потом стали привлекать к общественной работе... - и пошло, и поехало!

- Дерьма-пирога! - выразился Локотев по-народному и с огорчения запил.

И уже гнать его собирались с фабрики, но в один прекрасный день Алексей Александрович залюбовался с похмелья голубем, влетевшим в вентиляционное окно, а подошедший пожилой Никитыч сказал: "Чудо-птица! Сорок лет с ними вожуся, - сласть!".

Локотев напросился к нему в гости, в окраинный дом, где у Никитыча было аж две голубятни, и каких только голубей там не увидел! Весь день там провeл Локотев - и заболел голубятничеством. Поменял свою приличную квартирку на дом-развалюху, построил голубятню, с фабрики ушeл, устроился ночным сторожем, чтобы больше времени уделять голубям. Ухаживая за ними, селекционируя, свистя по-мальчишьи в два пальца, он был необыкновенно счастлив, он земли не чуял под собой и словно сам летал с питомцами своими там, в поднебесной синеве.

Он стал лучшим, известнейшим голубятником в городе, к нему из других городов приезжали. И тут его дом вместе со всем окраинным посeлком приговорили к сносу по генплану градостроительства. С голубятней, естественно, было покончено. Можно на другом месте другую завести, но она будет - другая! И голуби - другие, потому что из этих половина на переселенье не согласится, так и будет кружить над старым местом, а половину чужаки-голубятники переманят... Да и сломалось что-то в Локотеве. В последний раз стоял он на крыше, размахивая шестом и свистя. Был, конечно, пьян. И свалился, сломав себе сразу и руку, и ногу.

В больнице он лежал долго, ни с кем не разговаривал, слушал только радио. И однажды стихи передавали. Что-то вроде:

Я в небе не был, но почему-то

Я помню, как я в небе был.

Я помню также время Смуты.

Я помню храп боевых кобыл!

Локотев попросил медсестру-студентку дать какую-нибудь тетрадь. Она принесла. Половина была исписана конспектами к экзамену, который она уже сдала, а половина - пустая. И вот эту половину Локотев исписал всю стихами. Не придуманными какими-то там, а из жизненного опыта: про босоногое детство в ковыльных степях, про стружку рубанка тугую, про вольную птицу, что там, в небесах, себе ищет землю другую. Он писал днями, ночами, горя и пылая.

Выйдя из больницы, отнeс тетрадь в газету. Газетчики, полистав, присоветовали обратиться в местный Союз писателей. В Союзе писателей стихи его приняли на ура. То ли недобор у них был по части талантов из народа, то ли ещe по какой причине, но всe сошлось: и книжку Локотеву выпустили, и другую, и в САМ СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ СССР приняли! И вот он уже разъезжает с творческими бригадами по полевым станам в качестве культурного шефства и читает с воодушевлением свои стихи поселянам, а потом дружески выпивает с ними и закусывает.

Но очень быстро Локотев заметил, что стихи - не идут уже. Кончились темы босоногого детства, древесной стружки и неба, а остального он не знал, не испытывал. А схалтурить, написать про полевой тот же стан, или, допустим, стан прокатный, или, на худой конец, про стройный девичий стан, то есть на тему любви - он не мог. Ведь он Энтузиаст был, настоящий Энтузиаст, умеющий что-то хорошо делать только по охоте, не принуждая себя. И Локотев совершил то, что не совершал (по крайней мере в провинции) ни один член Союза писателей СССР за предыдущие двадцать лет: подал заявление о выходе. Братья и товарищи его по перу так изумились, что привлекли к рассмотрению заявления партийный комитет. Им в привычной их подлости показалось, что отказ якшаться с ними есть факт политической измены!

Отговорили Локотева, усовестили. Выручило и то, что как раз поступил социальный заказ на книги для детей, и у Локотева появилась возможность написать о том же, то есть о стружках и о небе с голубями, но для детей. И он увлeкся сначала этим, а потом детьми в детских садах, где читал свои стихи. Он вдруг понял, что обожает детей. И он стал ходить каждый день в детский сад неподалeку, стал играть и разговаривать с детьми. Он понял, что взрослые не умеют с ними общаться, они грубы, тупоумны, неумелы, они не понимают психологии ребeнка! Он спорил с воспитательницами, с самой заведующей детским садом. За это его лишили права входа на территорию. Тогда Локотев сел писать теоретический труд, намереваясь затмить Спока, Песталоцци и всех прочих.

Он пишет его до сих пор...