Российский анархизм в XX веке

С 1904 г. начинается процесс консолидации анархистского движения. В декабре в Лондоне проходит Съезд российских анархистов-коммунистов, в котором приняли участие 15 чел. Среди них были П.А. Кропоткин, представитель анархистов из России А.Г. Таратута, а также члены группы «Хлеб и Воля» и российские анархисты из Лондона³²⁹. Мероприятие было заранее подготовлено. В октябре (по др. данным – летом 1904 г.) в Одессе состоялась конференция анархистов Юга России, собравшая представителей организаций из Екатеринослава, Елисаветграда, Николаева, Одессы и Херсона. Делегаты одобрили тактику террора и экспроприаций и избрали своим представителем на съезд А. Таратуту. Решения конференции поддержали анархистские группы из Белостока и Гродно³³⁰.

Провозгласив в качестве цели борьбы анархистов достижение анархо-коммунистического строя и социальную революцию в качестве средства, собравшиеся в Лондоне анархисты приняли решение ориентироваться на создание автономных анархистских групп, объединенных в федерацию³³¹. Был провозглашен отказ от каких-либо союзов с политическими партиями: «Заключать союзы с какими бы то ни было другими партиями, хотя бы и социалистическими, не отказываясь от своих принципов, мы не можем. Еще менее может анархист вступать в ряды этих партий или идти под их знаменем, не изменяя своим принципам»³³². Была подтверждена цель деятельности анархистов в России – подготовка всеобщей революционной стачки: «мы думаем, что анархистам следовало бы направить свои усилия на подготовку Всеобщей стачки обездоленных, как в городах, так и в деревнях, которая бы дала возможность и русским народным массам присоединиться к той Всеобщей стачке, которая назревает уже в Европе и может явиться началом Социальной Революции»³³³.

Русско-японская война 1904–1905 гг. стала первым серьезным испытанием антимилитаристских убеждений российских анархистов. Кропоткин осудил захватнические планы сторон. «Настоящая война, – утверждал он, – является торжеством самых низменных капиталистических инстинктов, против которых всякий мыслящий человек должен бороться»³³⁴. Наиболее подробно его позиция получила отражение в письме, написанном 18 февраля 1904 г. в ответ на запрос одного из редакторов французской газеты «Le Soir». Этот документ был опубликован и в газете «Хлеб и Воля». В то же время Кропоткин полагал, что рост националистических, патриотических настроений «неизбежно замедлит развитие революционного движения в России»³³⁵: «Я, действительно, предвижу с грустью, что революционное движение, которое принимало такие широкие размеры в русском народе – среди крестьян и промышленных рабочих, – будет замедлено, может быть, даже остановлено этой войной. Вместо серьезных вопросов – земельного, промышленного, вопроса о децентрализации, и пр., и пр. – делавших общее положение России столь похожим на положение Франции накануне 1789 года и позволявших надеяться, что падение абсолютизма, уже сильно расшатанного, совершится одновременно с глубоким революционным изменением экономических условий, – вместо этого движение сведется теперь к вопросам, не имеющим значения. Будут волноваться и стараться узнать, ведется ли война более или менее искусно, заслуживает ли доверия такой-то генерал или такой-то министр… И если случится какое-нибудь крупное несчастье – новая Плевна наряду с геройскими подвигами солдат, – патриотизм, даже шовинизм возьмут верх и сразу уничтожат даже чисто политическое движение»³³⁶.

Столь же негативно он оценивал экспансию России на Дальнем Востоке: «Для русского народа печально, что в своем движении на восток он не встретил цивилизованного народа, уже занявшего маньчжурское побережье Тихого океана; печально, что ему пришлось возделывать приамурские пустыни и проводить железную дорогу через пустыни Маньчжурии. Эта страна никогда не сделается русской, – китайский колонист уже расположился там. И если бы Соединенные Штаты, например, захотели завтра завладеть этой страной, то все, считая и русских, от этого только выиграли бы»³³⁷.