Российский колокол, 2015 № 1-2

– И что? – сказал я, ища изображение. – Я сфотографировал это на одном кладбище. Да, я иногда пишу по фотографиям. Или, по-твоему, мне надо было переться туда с мольбертом и красками? По-твоему, я не имею права писать со снимка?

Я нес всю эту околесицу, а сам смотрел напряженно на экран. Без очков памятник казался мне безымянным, проглядывались всего несколько букв, да и фото в овале тоже разглядеть было трудно. Но я не знал, что видела на снимке Агнешка своими молодыми глазами – я лишь мог догадываться, глядя на ее реакцию. И тем не менее продолжал алалашничать:

– Неужели ты не видишь здесь вселенской тоски, щемящей душу тайны? Кто-то жил, страдал, любил – и умер однажды. И вот прошло много лет, ходить на могилу и ухаживать за ней стало некому, и вдруг цветы! От кого, почему? Женщине от мужчины или наоборот?.. Как он нашел ее или она его спустя столько лет, как добирались на больных ногах, что говорили, стоя перед могилой, почему именно бутоны светлых роз?

– Может, потому что она была молодой? – незаметно для себя включилась в обсуждение Агнешка, сходя медленно с тахты. – Мне кажется, там женское лицо. И имя тоже женское. Тим, это женщина, девушка…

– Вот видишь! – воскликнул я. – Ты тоже попала под мистическое обаяние моей будущей картины. Я лишь обозначу ее на холсте, а зритель сам дорисует в своем воображении историю, страсти, внешность, драматические коллизии…

Агнешка уже приблизилась ко мне и даже заглянула робко на экран, предварительно взяв меня за свободную руку. Я выключил телефон, сунул его в карман, обнял Аги и прижал ее к себе.

– Прости меня, Тим, – тихо сказала она. – Я ужасная дурочка.

– Нет, ты прекрасная дурочка, – возразил я, покрывая поцелуями ее лицо. – Ты самая прекрасная дурочка на свете.

В другой ситуации она восприняла бы эти мои ласки как намек на желание продолжить их и по возможности разнообразить в постели, но теперь губы мои будто скользили по легкому льду, не подвигая ее на ответные действия.

– Знаешь, Тим, – произнесла она, передернув плечами. – Мне показалось, что это… что это мой памятник. Посмотри внимательно на даты и на имя с фамилией.

Я оторвал ее от себя и глянул на нее, не пытаясь отшутиться.

– Хорошо, – сказал я серьезно. – Только сначала поставлю на подзарядку батарею, а потом поизучаю. Надо же, что делает с человеком воображение! Да и на фото в овале, по-моему, точно ты.

Агнешка выругалась по-польски, стукнула меня кулачком в грудь и, застонав, бросилась плашмя на тахту. Я взял бутылку, сигареты и пошел на террасу. Вот уж поистине споткнулся на ровном месте! Два месяца назад я щелкнул этот памятник, чтобы он служил мне немым укором, и вот теперь он может стать Агнешкиным кошмаром. И все же как она исхитрилась добраться до него – она, совершенно не разбиравшаяся в мобильной связи? Просто тыкала пальцем на кнопки и попала случайно на нужную, то бишь, на не ну ж ну ю? Так бывает сплошь и рядом. Затем я начал вспоминать, по каким приметам нашел памятник пан Юзеф, и пришел к выводу, что не по приметам, а по сектору и номеру захоронения. В этом я не сомневался, потому что поначалу пытался прочитать надпись и не смог: в имени «н» напоминало «и», «е» – «с», а более-менее отчетливо проглядывала «ш». Заглавная «А» и остальные превратились в грязноватого цвета пятна. Еще хуже дело обстояло с фамилией, а вот даты действительно можно было разглядеть и без увеличительного стекла, но если цифры 1962 очень смахивали на 1967, то 1981 не допускали никаких разночтений. Все это я помнил очень хорошо, так как сам просил пана Юзефа освежить надписи. Про фото же в овале я говорил осознанно: и снимок был мутным, и стекло в грязных потеках. Словом, от меня требовалось подшучивать над ее догадками, сохраняя при этом серьезный и озабоченный вид.

– Тим… – слабо донеслось из гостиной. – Иди ко мне.

Я пришел на зов и присел с краю. Вообще-то мне хотелось лечь, но я не был уверен, что наше совместное лежание ограничится одной лишь беседой.

– Твой этот… телефон уже зарядился? – спросила Аги, обнимая небольшую подушку.

– Наверное, – ответил я, гладя ее по волосам, которые были у нее до того шелковистые, что создавалось впечатление, будто это они гладят твою руку. – Представляешь, мой пупсик, что было бы, если мужчина вот так же бы подзаряжался, как и телефон?

– Это было бы замечательно, – сказала она грустно. – А что такое «пупсик»?

– Очень маленькая и очень миленькая собачка, – пояснил я, наклоняясь к ней и щекотя ее. – Ну прямо вот такая, как ты!

– Подожди, Тим! – увернулась она. – Ты обещал посмотреть еще раз.

– Давай посмотрим, – согласился я. – Только скажи мне, что ты там хочешь увидеть?

– Не знаю, – покачала она головой. – Этот старый памятник меня как-то… пугает.

Я не выдержал и прижал ее к себе.

– Как же я люблю тебя, детка, когда ты боишься старых памятников, темных комнат, хромых и горбатых… Ну вот я включаю, смотри и пугайся!