Я был слишком стар для
В эту ночь мы почти не спали. Говорили о том, как будем воспитывать малыша, как его назовем… Я сразу выторговал себе право на имя для девочки и даже понял, почему получил его без особых усилий: кое-кто догадывался,
Мы сидели, обнявшись, на террасе (Аги, само собой, в своей любимой позе у меня на коленях) и смотрели на ход луны. Внизу сопел карлик, и это сопение не могли заглушить ни шум прибоя, ни даже цикады. Я держал одну руку на Агнешкином животе, который, как мне казалось, уже слегка вырос, и гладил его, шепча ей на ухо какие-то глупости. Она временами вздыхала, будто ей не всегда хватало воздуха, и смешно целовала меня в нос, покуда еще не обросший волосами.
Часа в три мы захотели есть и принялись опустошать холодильник. Аги ела с двух рук, и я приписал это тому, что у нее внутри сидит теперь маленький троглодитик, который с каждым днем будет все ненасытнее. Она вдруг перестала есть и сказала обиженно, как мне не стыдно называть эту малявочку в виде шарика троглодитиком, и я поклялся, что больше так не буду. Тогда Аги снова взяла вилку с ножом и стала говорить по-фламандски, нахваливая последний на земле карбонад.
Близость наша была на сей раз совсем иной, чем прежде. Я дольше обычного ласкал Агнешку, а потом старался избегать резких движений, но не тут-то было: она сама разошлась так, что мне пришлось сдерживать ее, пока все не закончилось…
Позднее, лежа головой на моей груди, она вдруг спросила:
– Тим, а ты бы мог убить человека?
– За тебя – да, – ответил я вяло, даже не удивившись от усталости столь странному вопросу.
– Убей этого… Антипа. Он недобрый человек, – сказала Аги кому-то впереди себя.
– Хорошо, – согласился я. – Только, если можно, после обеда. А лучше – к вечеру.
– Я пошутила, – сказала она и потерлась макушкой о мой подбородок.
– Ия тоже пошутил. Может быть, поспим?
Однако, проворочавшись какое-то время, мы снова пошли к столу, решив напиться. Идея эта принадлежала Агнешке, и я с ней в принципе солидаризировался, сделав небольшую поправку: напиваюсь я, а молодая мамочка потом ухаживает за мной.
Мы сидели на террасе, укрывшись пледом, – я в кресле, Аги – на мне, – и любовались рассветом. Я лениво отдавал должное очередному джонниному сородичу, Агнешка вертелась у меня на коленях, желая устроиться поудобнее, а карлик уже похрапывал, порой злобно ощериваясь во сне.
– Чем тебе не угодил Антип? – спросил я, вдыхая аромат Агнешкиных волос.
– Не знаю, – вяло ответила она. – Какой-то он ненастоящий. Про эту твою леди Памелу зачем-то рассказал мне…
– Так мы его убиваем или нет?
– Пусть живет, – сказала Аги. – Мне так хорошо сейчас с тобой, Тим, что я бы вот так и сидела на твоих коленях всю жизнь. Я не хочу, чтобы это когда-нибудь закончилось. Мы всех обманем, Тим. Мы заберемся под одеяло и будем там жить. В мире столько зла… Зачем он рассказал мне про леди Памелу? Она герцогиня, а я…
– А ты «Девушка с волосами цвета льна», – продолжил за нее я. – Клод Дебюсси знал, кому посвящать свой шедевр. Я когда-то слушал ее в Одессе в исполнении самого Дэвида Ойстраха. Но это было до тебя, когда я еще не знал, что есть такая необыкновенная девушка. И тогда я начал искать ее. И нашел. И потерял. И вот мы снова вместе…
Я перешел постепенно на шепот, потому что Агнешка задремала в моих объятьях. Она перестала ворочаться, дыхание ее стало ровным, лицо расслабилось, и в уголках притихшего рта затаилась сонная улыбка.
За двумя кипарисами слева уже проглядывало нарождающееся солнце, одаряя живыми, звонкими красками все вокруг себя.
Карлик на секунду очнулся, тявкнул невпопад и вновь закрылся лапкой.
Господа! Мне, как и вам, хочется сейчас слушать бравурные марши, плясать вприсядку и сотрясаться от счастливого смеха. Собственно, ничего другого и не остается, если полностью довериться вышеупомянутому отчету, где триумфом дышит каждая строка. Я не намерен умалять наш безусловный успех, но вместе с тем я желал бы привлечь внимание к некоторым деталям, которые ускользнули от пытливого взгляда уважаемых экспертов.