Российский колокол, 2015 № 4

Потом присела. Смотрю, как цветы на ночь закрываются, и выпь слушаю.

На озере белые цветы лепестки свои в кулачок сжали, сомкнулись, и красную звездочку, которая, как драгоценный рубин, в самой сердцевинке весь день горела, от всех глаз спрятали.

И желтые кувшинки к этому времени закрываются, и жарки…

Опытные люди знают: пять часов вечера наступило. Домой пора…

Это опытные.

А дети заиграются, и время их не трогает, мимо бежит. Оглянулся – темно. Звёзды на небе. И надо бы дома уже быть…

Так вот, в тот вечер, как я тебе уже сказала, я к подружке в гости ходила. Было у нас так принято – в гости ходить. У нее была роскошная кукла. Ей бабушка из тряпочек сшила.

А у меня бабушки уже не было. Я ее никогда не видела. Мама говорила, что она-то меня видела, когда я родилась. Но она уже слабая была, болела. И умерла скоро.

– Почему?

– Ты спи-засыпай… Все умирают. Кто от чего… Сначала не стало моего дедушки. И бабушка стала сильно тосковать. После того, как его не стало, несколько лет только и прожила. Истосковалась, ослабла.

Да, дедушки не стало, а вскоре и война началась.

Их – наших с тобой родных, меня еще на свете не было – эвакуировали в Новосибирск.

Это я по маминым бумагам знаю. Она однажды хороший совет мне дала: показала свои бумажки с печатями, подписями разными и говорит: береги, деточка, все документы, каждую бумажку береги. А почему – не сказала. Но этот совет я всю жизнь помнила. И он пригодился мне не однажды.

Так вот, началась война, и бабушка пошла работать в госпиталь. Работала, пока могла. И мама моя помогала ей. Она была уже взрослой девушкой, все умела и никакой работы не боялась.

А перед самой войной мама моя – твоя прабабушка – вышла замуж за красивого и умного человека. Это был мой папа. Ты на него очень похож.

– Мой дедушка?

– Прадедушка, мой папа…

– А я его не видел?

– Нет… Я тоже видела его только на фотографиях. Потому что, как только началась война, он, как и все, кто мог, ушел на фронт.

И поначалу приходили от него письма. Мама их всю свою жизнь хранила.

Все ждала, наверное.

Но так уж случилось, что весь выпуск их летного училища ушел на фронт. Весь. И никто не вернулся…

– Никто?

– Да. Все остались на фронте. Ты знаешь, у нас в первом классе было 29 ребятишек. Так вот, на первом уроке учительница попросила поднять руки тех, у кого отцы с фронта вернулись. Не погибли, значит.

Мы молчим всем классом. Переглядываемся. И вдруг смотрю, три руки поднялись. Мы так и обомлели от радости за них. У троих отцы с фронта вернулись!

Мы смотрели на них как на ангелов. Может, кто из их отцов с кем-нибудь из наших встречался. Там, на фронте, до его гибели…

– И мой прадедушка? Тоже погиб?

– Да, я уже говорила тебе. Погиб он. Красивый, как ты. Ты на него очень похож. Волосы у тебя, как у него, белые, а глаза карие и ресницы в пол-лица!

Но отвлеклась я. Про что это я рассказывала?

– Про выпь.

– А что – выпь?

– Ухала.

– Да, ухала. Низким таким, не птичьим голосом. Как из-под земли. И редко так. Подождет-подождет – гукнет. И снова замолчит.

Из-за этого-то я и засиделась на краю леса.

Точнее-то сказать, не совсем на краю. Потому что между мной и тайгой была огромная зеленая-зеленая поляна.

Ровная, как бархат! И даже на вид такая же нежная.

Вот сижу я, выпь – не выпь ли – слушаю. И вдруг вижу, что недалеко от меня – ну метрах так в двух-трех – цветочек. Да такой красоты! Я таких и не видывала!

Дай, думаю, сорву для мамы. Она цветы любила очень.

Вскочила, бегом на зеленый бархат…

А я быстрая была, легкая. Все говорили: в чем душа держится, а быстрая, как ветер.

Да…

И вот бегу я к цветочку красоты несказанной и вдруг чувствую, земля-то под моими босыми ногами колыхнулась. Тяжело так, волной пошла…

И тут я вспомнила, что никакая это не поляна, а марь, и ходить к ней запрещено строго-настрого. Оттуда, говорили, еще никто не возвращался…

Я развернулась и бегом к берегу. А зелень-то эта бархатная прогибается под каждым шагом моим и вот-вот прорвется.

Но до берега я успела добежать.

Оглянулась вокруг. А тени! Уже и домов почти не видно.

Я бегом домой.

Мама спрашивает:

– Что случилось, ты где была? – У Тамары, – говорю.

Мама аж руками всплеснула:

– Так они у самой мари живут!

Я молчу. Ничего сказать не могу.

– Ты, – говорит мама, – никогда туда одна не ходи. А к мари и не приближайся!

Я головой киваю.

А она на мои ноги взглянула – да только ахнула. Чуть не по коленки зеленая тина на моих ногах, чуть не по коленки.

Взяла меня мама на руки:

– Пойдем-ка купаться. – А сама смеется: – К русалкам потянуло небось? Пойдешь еще?

– Нет, – говорю. – Никогда больше не пойду!

– Вот и славно, – смеется мама. – Вот и хорошо.

А на следующий день соседский дед-эвенк зашел к нам. Был он скрипач. А скрипичному мастерству учился в Петрограде. Удивительный был дед. Белый совсем, седой. А глаза пронзительные, черные. Насквозь видят.

Посидели взрослые, чаю попили.

А дед говорит мне:

– Я по тайге часто хожу. Хочешь, возьму тебя с собой?

Я обрадовалась – это не одной по марям шастать!

– Ну вот, – говорит, в следующее воскресенье и пойдем. Хочешь жемчуг повидать?

– Хочу! – говорю.

– Ну и договорились.