Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век

Патриотическая позиция Кузьмина-Караваева, ярко проявившаяся в период Первой мировой войны, не изменила его взглядов на проблему национализма. Он участвовал в деятельности организаций, занимавшихся сбором и распределением пожертвований на нужды военного времени. В июле 1914 года на Московском съезде уполномоченных губернских земств, созванном для организации Всероссийского земского союза, он был избран председателем ревизионной комиссии этого объединения. С августа 1914 года Кузьмин-Караваев (вместе с М.М. Федоровым) представлял Петроградскую думу во Всероссийском городском союзе помощи больным и раненым воинам. Кроме того, он входил в состав Центрального Военно-промышленного комитета. Откликаясь в «Вестнике Европы» на десятилетие Манифеста 17 октября 1905 года, публицист объяснял «неюбилейное» настроение общественности несбывшимися надеждами, признавал закономерность образования Прогрессивного блока в IV Думе. По его словам, в течение десяти лет даже частично не были реализованы «слова Манифеста о незыблемых основах гражданской свободы „на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов“».

Кузьмин-Караваев приветствовал свержение самодержавия в феврале 1917-го, в мае того же года был назначен Временным правительством сенатором первого департамента Сената. Свидетель разрастания анархии в стране с февраля до октября 1917 года, авторитетный общественный деятель пытался противодействовать этому процессу. Еще в конце мая он обратился в газете «Утро России» с «открытым письмом к министрам-социалистам и членам исполнительного комитета С.Р. и С. депутатов», выступив в защиту кронштадтских офицеров, арестованных в первые дни революции, в период стихийных самосудов и расправ «низших чинов» над неугодными командирами. По сведениям Кузьмина-Караваева, спустя три месяца под арестом продолжали находиться 80 человек. «О них то пишут, то говорят, то молчат. Больше – молчат, – описывал Кузьмин-Караваев нетерпимую, по его убеждению, ситуацию. – Но молчат только из трусливой жалости к себе… А они страдают в кишащих паразитами и крысами карцерах, спят на досках, голодают… И это длится уже скоро три месяца. Их мучают, их унижают, над ними издеваются. К ним врываются и днем, и ночью для обысков вооруженные солдаты. Обходя помещения, солдаты, их вчерашние подчиненные, им, офицерам, командуют: „Смирно, покажи свою рожу“… Арестованные офицеры сознают, что находятся в положении полного бесправия. У них свежи воспоминания, как из камер брали их товарищей и уводили для расстрела. Каждое внезапное появление солдат вызывает в них содрогание и ожидание смерти. „Многие психически заболели^.. „Были случаи самоубийств“… В печати появилась жалоба, поданная офицерами, находящимися в кронштадтской следственной тюрьме. „Пища, – пишут несчастные, – столь дурного качества, что часто есть ее совершенно невозможно. Между тем передача съестных припасов строго воспрещена. Помещение отвратительное, ужасно сырое, всегда переполненное сверх нормы“… Свиданий с родными сначала не разрешали вовсе. Теперь свидания допускаются раз в неделю. После первого дня свиданий толпа матросов „грозила перебить тюремный персонал и арестованных“. Толпа только тогда успокоилась, когда ее делегаты произвели в тюрьме обыск в переданных съестных припасах и ничего не нашли. Арестованные производят все черные работы по уборке помещений, иногда также канцелярии и помещения команды. При этом „караул нередко издевается над работающими офицерами“. Политические содержатся вместе с уголовными. Больных в арестантский лазарет отправляют неохотно. И всем этим физическим и нравственным мучениям подвергаются люди, из которых 95 процентов не знают, за что и на каком основании они сидят в тюрьме: им никакого обвинения не предъявлено. Отбывающих судебный приговор среди заключенных нет ни одного… Местная следственная комиссия офицерских дел совершенно не разбирает. На все заявления и прошения комиссия отвечает презрительным молчанием».