Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 2: XX век

Кузьмин-Караваев характеризовал как «опасное направление в школьной политике» расстановку акцентов в оценке Иловайским писателей и публицистов второй половины XIX века. Так, на примере «драматурга Островского» и «сатирика Салтыкова» Иловайский критиковал «реальное или собственно „пошлое“ направление» в литературе, якобы поощрявшее «грубые вкусы и нравы». Лев Толстой «был уличен» им в «неудачном философствовании и пропаганде противонационального направления». Как «заслуживающие внимания» среди публицистов в учебнике Иловайского были отмечены лишь М.Н. Катков, К.Н. Леонтьев, Ю.Ф. Самарин и Н.Я. Данилевский. В то же время «Вестнику Европы», «Русским ведомостям» и «Русской мысли» были предъявлены обвинения в «грубости и неуважении к личности», а идейная позиция этих изданий определялась как «легкомысленная», «несогласная с отечественным строем и русскими интересами». Про Белинского учебник Иловайского сообщал, что он, «к сожалению, не получил основательного образования»; про Герцена – что он «посвятил свое богатство и дарование на служение бессмысленному социализму»… Писатели-радикалы у Иловайского вообще «развивали те же черты нравственной распущенности, которые были порождены долгим господством крепостного права и весьма поверхностным образованием…».

По наблюдению Кузьмина-Караваева, у Иловайского «слова „лжелибералы“, „лжеучение“ пестрят чуть не на каждой странице… В области внешних сношений Россия окружена сплошной завистью, коварством и трусостью. Никаких реальных интересов ни у одного государства, кроме России, нет…» Завершая обзор очередного издания Иловайского, Кузьмин-Караваев заключал: «Все приведенные мысли сами по себе, конечно, только курьезны. Г-н Иловайский может сколько ему угодно думать, что всякая не разделяемая им теория есть „лжеучение“, что призыв к добру и свободе и искание истины суть черты „нравственной распущенности“, что присяжные заседатели поощряют убийц, воров и мошенников, что поляков и евреев должно ненавидеть и т. д. Мало того, он может все это и печатать, как публицист или даже как „ученый“-историк. Кто хочет – пусть читает. Беды большой не будет: слишком уж несуразны его утверждения, чтобы взрослый человек принял их на веру. Но аудитория его – не взрослые люди, а дети и юноши. И не читают они его книгу, а учатся по ней. Не к смеху поэтому располагает ознакомление с его очерками русской истории, а невольно наталкивает на грустные мысли и тяжелые чувства».

По мнению В.Д. Кузьмина-Караваева, основные условия воспитания – это «полная гармония внутри школы и дружное взаимодействие со школой семьи». Он полагал, что «система г-на Иловайского» заведомо обречена на неуспех, поскольку «никакими мерами невозможно оградить ребенка или юношу от сторонних впечатлений» и навязать ему «единственно верные» убеждения. Для него было очевидно, что мнения Иловайского в большинстве случаев не могут разделять ни учителя, ни родители учащихся. В этом он видел угрозу «разлада в школе, разъединения ее с жизнью». Кузьмин-Караваев обращал внимание и на то, что Иловайским была нарушена одна из заповедей педагогики – необходимость крайней тщательности и осторожности в выборе средств для достижения того или иного результата в области психического воздействия на ребенка. А в результате, – приходил к выводу Кузьмин-Караваев, – «учащуюся молодежь упрекают, и не без основания, – что она, вместо ученья, занимается политикой. Кто же повинен в этом? Кто наталкивает ее на политику? Зачем г-н Иловайский вводит гимназистов в круг спорных текущих общественных и политических вопросов? Зачем он переносит в класс газетную полемику? Велика ответственность его за это „легкомыслие“ перед русским обществом».