Однако армия вновь воспрепятствовала выполнению условий соглашения, воздвигнув серьезные бюрократические препоны и позволяя отдельным командующим просто игнорировать соглашение. Например, в январе 1915 года командующий Юго-Западным фронтом Николай Иудович Иванов запретил всем подданным противника на территории всего Юго-Западного региона покидать страну[460]
. Этот приказ все еще действовал, когда глава Киевского военного округа объявил, что все подданные враждебных государств, вне зависимости от возраста и пола, должны под страхом интернирования покинуть империю к 28 февраля 1915 года[461]. Доступные данные неполны, но кажется, что количество гражданских подданных противника, которые имели возможность согласно достигнутому соглашению с Центральными державами покинуть империю, было не очень велико – вероятно, менее 10 000 человек, причем практически все уехали в течение первых шести месяцев войны[462]. Это составляло приблизительно лишь 2 % от общего числа подданных противника, проживавших в России перед войной[463]. На деле после апреля 1915 года отъезд позволялся лишь в рамках двусторонних договоренностей об обмене, в соответствии с той же строгой и тягостной процедурой, которая применялась в случае обмена военнопленными[464]. Запрет на отъезд подданных противника действовал до конца войны и не был отменен Временным правительством[465].В четвертой главе показано, что до 1914 года свобода эмиграции не была установлена для российских подданных в качестве правового принципа. Поэтому и не было необходимости в особых законах или декретах, чтобы запретить им эмиграцию. До войны требовалось специальное разрешение – во время войны оно давалось все реже и реже. До войны бóльшая часть эмигрантов покидала страну неофициально. Война же превратила проницаемые границы в непроходимую передовую. А ведь Великие реформы даровали иностранным гражданам право в любой момент покинуть страну, и за предшествовавшие войне полвека эта дарованная им свобода уже была освящена традицией. Тем не менее описанные выше меры военного времени лишили бóльшую часть иностранцев, проживавших на территории России, данного права. Советский союз в 1920-х годах так и не восстановил его в полном объеме, а в 1930-х – серьезно ограничил, распространив принцип военного времени на всех иностранцев и применяя его даже в мирное время.
Наконец, во время войны усилилось и так уже глубоко укоренившееся предубеждение против денатурализации. Многогранная «война со шпионами» заставляла власти с еще большей неохотой признавать денатурализацию бывших российских подданных и получение ими гражданства другой страны. Существовало опасение, что они могут использовать свое глубокое знание страны для того, чтобы вернуться в нее шпионами с иностранными паспортами[466]
. Власти также удивительно далеко заходили в своих попытках связаться с российскими подданными мужского пола, находившимися за рубежом, и побудить их к возвращению и службе в армии. Российские консулы по всему миру пытались связаться с такими людьми и призвать их на действительную службу. Однако выявилось множество проблем. Например, российский консул в Питтсбурге, отвечавший за 387 000 российских эмигрантов в Пенсильвании, сообщал, что большинство из них – украинцы и поляки, зараженные националистическими, демократическими и революционными идеями. Он полагал, что больше вреда принесет не решение позволить им остаться в США, а их возвращение. В любом случае лишь немногие из них были зарегистрированы в консульстве, а потому он не мог связаться с ними напрямую. Более того, лишь немногие из иммигрантов, принадлежавших к низшим сословиям, могли позволить себе расходы на возвращение: почти все из того – очень небольшого – процента российских подданных, кто откликнулся на призыв к оружию, попросили о финансовой помощи для оплаты проезда (который был весьма дорог и сложен с точки зрения логистики). Эти доводы, по-видимому, убедили российское правительство не настаивать на возвращении российских эмигрантов из-за границы во время войны[467].