Росские зори

Вскоре все поняли, что сарматы чувствуют себя неуверенно: лесные края страшили их, степняки торопились к Данапру, к переправе на левобережную сторону. Степи — их дом, там они издали заметят чужака и без особых хлопот обезвредят, а здесь им за каждым кустом чудилась невидимая смерть. Извечная страсть — жажда добычи — привела их сюда. Теперь, с добычей, стоившей им немалых жертв, они спешили убраться восвояси, и чем ближе они были к Данапру, тем сильнее крепла у них надежда на благополучное возвращение домой. Наоборот, по мере того, как Данапр становился ближе, на душе у росских воинов становилось все тягостнее. Сарматы уводили в рабство их близких и соплеменников; о они ничем не могли им помочь. Безвыходность положения диктовала им самые отчаянные действия. Они торопили Фалея с нападением на конвой: теперь-то сарматы вряд ли станут убивать пленников — какой для них смысл вернуться в степь без добычи! Фалей понимал нетерпение товарищей, но молчал: слишком неравны были силы, да и не так-то просто обстрелять конвой, если сарматы двигались вперемешку с россами.

Занималось утро, из-за края земли выглянуло солнце, возвещая новый день, для одних полный надежды, для других последний в жизни.

Из непроглядной зелени леса послышался окрик:

— Кто такие? Куда держите путь?

— А ты кто?

Из зарослей выступил широкоплечий воин в остроконечном шлеме, из-под которого выбивались светлые вихры, в доспехах, с луком в руке. На поясе у него висел меч. За ним появились еще девятеро — все вооруженные, с луками наготове. Вихрастый широко улыбнулся, узнав Фалея, и Фалей узнал его: один из тех пяти, которых он учил ромейскому бою на мечах.

В лесу у воинов были кони.

Все обрадовались встрече и быстро договорились о совместных действиях. Общая беда делала ненужными лишние слова.

В отряде стало шестнадцать бойцов. Это уже немало, можно было дать бой.

Отряд рысью двинулся вперед.

Едва занялась заря, росские дружины собрались на краю загорьевского поля. Здесь возвели огромную краду[43], перенесли на нее тела погибших воинов и жителей Волхова. Их обложили жиром свиней, овец и бычков, заколотых тут же. Потом краду подожгли одновременно с четырех сторон. Огонь быстро набирал силу, над полем вместе с дымом поплыли запахи погребения. Все это время дружины стояли молча, образовав широкий полукруг. Лица воинов были обращены в сторону розовеющего неба — туда, в светлый ирий, полетят души россов и оттуда будут напоминать о себе утренней зарей и новым солнцем.

Огонь поглощал тела погибших, крада уменьшалась, оседала, в небо взлетали снопы искр, возвещая о том, что новые души отправились в ирий, а дружины по-прежнему молча стояли на месте. Лишь десятка два мужчин трудились не покладая рук: бросали в огонь полусгоревший хворост и обжаривали на других, обыкновенных, кострах туши жертвенных животных, предназначенных для стравы — поминок по соплеменникам.

Когда крада прогорела, останки павших уложили в общую домовину[44]. Потом дружинники, ведя коней на поводу, по одному прошли мимо праха, и каждый бросал на него горсть земли. Когда прошел последний воин, на месте погребения остался холмик, первая братская могила россов, погибших в войне с готами. А война только начиналась — вскоре росские дружины опять встанут перед врагами, защищая каждую пядь своей земли. Огненная крада — это не только погребение мертвых, но и клятва живых отомстить за смерть соплеменников…

Потом была страва — ели мясо, пили из Вежинки, поили коней и, раскинувшись кто как, засыпали под березами, набираясь сил для ратных трудов. Каждый знал: тризна[45] будет не здесь, не у братской могилы, а в новой битве с врагами.

Из-за края земли вставало солнце, а души павших летели ему навстречу и сверху видели пестрые ковры полей и лесов, блестящие ленты рек, спящих росских воинов и пасущихся на лугах коней.

Бодрствовали одни дозорные — из числа тех, кому еще не довелось участвовать в бою.

В небе уже кружили вороны, высматривая пищу.

На конях без седел прискакала ватага мальчишек, через спины лошадей перекинуты узлы и сумки — женщины послали для своих мужей хлеб, соль, мед и кое-что из одежды. Каждая знала, чего не хватает отцу, сыну, мужу или брату, и спешила передать ему, пока он еще недалеко от дома; каждая послала вышитое полотенце — оберег от несчастий, подстерегающих воина. В случае ранения оберегом можно будет остановить кровь и обмотать рану.

Когда солнце нагрело землю и дружины пробудились от сна, Апрелька передал отцу и брату Ивону, что собрала мать. Мальчишка восторженно смотрел на дружинников и воевод — молва о победе над готами уже разнеслась по округе.

— Отец, можно мне в Волхово? Только взгляну — и назад!

Воевода оставил вопрос сына без внимания, спросил:

— Как мать?

— Мы вернулись в Вежино! Можно в Волхово, отец?

— Незачем зря таращить глаза, сын. Вернись к матери, скажи, пусть уходит в лес.

Апрелька больше не настаивал на своем: слово отца твердо и нерушимо.