Росстань

Около зимовья Касьяна встретили Гришкины собаки. «И Гришка дома», – обрадовался Касьян. Заглянул в загородку, к коню. Сивый, увидев хозяина, заржал, потянулся мордой. Сена у него поубавилось мало, плохо что-то ест коняга. Сивый ухватил хозяина за рукав и всхрапнул. Не поили сегодня, оказывается, Сивого, вот оно что. Внезапно Касьян снова почувствовал беспокойство, как давеча ночью, и уже уверенный, что пришла какая-то беда, открыл дверь зимовья.

После белого зимнего света в зимовье показалось сумрачно, но Касьян сразу разглядел лежащего на нарах Гришку.

– Приболел, что ли?

Гришка высвободил из-под овчинного одеяла руку, приветственно махнул.

– Живот что-то схватило. Я уж заскучал без тебя. Жгет живот.

– А я думаю, чего это твои собаки около зимовья крутятся. Дома ты. Не беда ли, думаю. Ел чего?

– Не тянет меня на еду.

Гришка сегодня, видно, с нар не вставал, печь не топил, выстыло зимовье. Маленькие окошки побелели совсем, оплыли льдом, в углах зимовья явственно иней выступил.

Касьян скинул понягу с привязанными к ней пышнохвостыми белками – дощечка глухо стукнулась об пол, – сбегал за дверь, принес охапку тяжелых лиственничных дров, достал из угла желтую, скрученную трубку бересты. Через полчаса в зимовье повеселело от тепла, повеселел и Гришка. Улыбался, показывал почерневшие зубы.

– Живот ночью схватило – хоть матушку-репку пой. Один. Сейчас-то вроде и не болит, но муторность какая-то в теле.

Касьян рад, что с Гришкой все в порядке. Живот у него и раньше схватывало, еще в прошлом месяце, в начале промысла, но спарщик ночь постонал, а через день уже в тайгу вышел.

– Пройдет, Гришка, все пройдет.

Касьян принес колотого льда, засыпал в чайник.

– Сейчас варево какое соорудим. Чай гонять будем.

– Покрепче.

– Покрепче сделаем, чтобы скулы сводило. У тебя зубы черные, видно, от чая?

Гришка любит чай густой, черный. Если Гришке доверять чай заваривать, так через пару недель пришлось бы пустую воду гонять. Поэтому Касьян прижимал спарщика с заваркой, в своем мешке ее хранил. Но сегодня – пусть Гришка потешится, отведет душу.

Когда чай согрел тело, распарил душу, Гришка спросил:

– Блудил, что ли?

– Соболишко увел. Чуть не с обеденного времени за ним бежал. И только седин утром взял.

Чай к разговорам настраивает.

– Интересное это дело – за соболем бежать. Вот привяжи, к примеру, за веревку три червонца, тащи их впереди меня и заставь за ними гнаться по снегу целый день да ночевать у костра – не побегу. Пропади они пропадом. А за соболем бежишь. Духу уже нет, а бежишь. Хотя соболю этому красная цена – три червонца, а то и того меньше.

Касьян с Гришкиными словами согласен, улыбается в трепапую бороду.

Зимний день короток. Пятый час, а тени плотно набились в зимовье. Охотникам друг друга уже не углядеть, только видно, как вспыхивают и медленно засыпают зрачки самокруток. Касьян лениво встал с нар, нашарил на столе лампу – в лампе керосин булькнул, – подвернул фитилек повыше, чиркнул спичкой. Тени отодвинулись, спрятались под нары.

– Ну и звероватый же у тебя сейчас вид, – хохотнул Гришка.

Касьяну до этого дела мало. Вид как вид. Староват, правда, для своих лет Касьян. В феврале только тридцать шесть будет, а сейчас все пятьдесят дать можно. Клочкастая, будто недолинявшая, борода. Кожа на щеках потемнела – поморожена малость. Лицо худое, в жестких складках. И сам худой, поджарый. Охотник и должен быть поджарым – бегать легче.

– С таким видом раньше на горбачей охотились, – поддразнивает Гришка.

«Пусть его веселится, – думает Касьян, – с таким спарщиком не скучно».

Был раньше в Сибири промысел на горбачей. Горбач – не зверь, а человек, с золотом ли, с пушниной ли выбирающийся из тайги к жилью. На узких тропах караулили горбачей отпетые мужики. Хорошо жили такие охотники, справно. Дома имели большие, животины во дворе много. О ремесле своем помалкивали. Но в деревне занятье свое не скроешь. Некоторые из таких охотников в торговлишку пускались, на церковь деньги жаловали.

– Одного вот такого мужика спрашивают, – не унимается Гришка, – бельчонку стреляшь? Тот отвечает: попадат – стрелям. А соболишек стреляешь? – Попадат – стрелям. Ну, а людишек стреляшь? – Не знашь, а болташь.

– Чего это ты разговорился? – Касьян придвинул лампу на край стола, подкрутил фитиль. Клинышек огня вырос, высветил Гришкино лицо.

– Болит у меня снова, – выдохнул Гришка. – Рвет живот.

Касьян и сам заметил что-то неладное в Гришкиной болтовне, торопливость какая-то, что ли. Он подошел к спарщику, сел на нары. Лицо у Гришки заострилось и не черное теперь, а пепельное.

– Где болит? Тут? – Касьян хотел положить руку на Гришкин живот, но тот боязливо оттолкнул ее.

– Не тронь.

– Может, грелку соорудить? – спросил Касьян.

– Давай. Хоть что давай. А лучше бы водки выпить. С солью.

Где ее взять, водки… Брали они с Гришкой в тайгу бутылку спирта, так в первый же день и выпили ее. В тайгу брать водку смысла нет: не промысел будет – пьянка. Мужики пока всю водку не выпьют – от зимовья ни ногой. Дело проверенное.