Росстань

— Так-так, — соглашается Фекла Михайловна. — А потом че? А-а, ну-ну! Я тогда хлеба еще не взяла. Иду и думаю — хлеба у меня, однако, нет. А ужинать с чем? Ладно, если Нина Владимировна догадается взять и на меня, а если забудет? На той неделе так и было. Я из дому никуда не выходила, а соседка забыла хлеба купить. Да, может, и не забыла, а пронадеялась на меня.

— Ну, а приставали-то к вам когда? — подталкивает Марина к окончанию рассказа.

— Тот раз и приставали.

— Ну, как-нибудь потом дорасскажете, — не очень вежливо советует Марина.

— Да ты почто такая? — тусклые глазки у Феклы Михайловны становятся сердитыми и беспомощными. — Я же рассказываю, а ты не даешь, перебиваешь. Я иду, а два мужика стоят и глядят на меня. Один из них бравый такой, с усами. Руки он вот так растопырил и давай меня имать.

— Ну и как, поймали? — Марина проявляет интерес.

— Ну, дак как же. Далась я им. Я вот так как-то вывернулась, боком, боком — да и давай бежать.

— Убежали, значит?

— Убежала.

Трудно представить себе бегущую Феклу Михайловну, но Марина соглашающе кивает головой и тут же говорит с деланой жалостью:

— А вот ко мне что-то никогда и никто не пристает.

— У тебя эвон какой ухажер есть, — показывает Фекла Михайловна на Сережу. — Тебе че печалиться.

Сережа в разговорах участия не принимает, лишь улыбается, согласно кивает головой и ласково смотрит на Марину.

Было тепло, ярко светило круто идущее над головой солнце, камни и песок сделались горячими, и Лахов, решившийся позагорать, вытащил из багажника палатку и разбросил ее на земле. Он лег навзничь, справедливо считая, что прежде всего солнцу надо показать бока и живот, а спина всегда успеет загореть, забросил руки за голову, смотрел на легкие и потому очень далекие, редкие среди огромной синевы облака.

А иногда Фекла Михайловна бывает особенно настойчива в своем желании проникнуть за заветную дверь, и тогда Марине и Сереже не так-то легко удается отбиться от старухи. Как-то Марина пришла без обычного шума и смеха, не зажгла лампочек в коридоре, а быстро прошла вместе с Сережей в свою комнату. Фекла Михайловна готовилась к очередной стирке, была в ванной и за шумом падающей из кранов воды не услышала прихода соседки. А увидела уже поздно — дверь Маришиной комнаты закрывалась. Фекла завернула краны и торопливо вытерла руки о передник.

Сережа в последнее время стал приходить реже, а в тот раз пришел после особенно долгого перерыва. Фекла Михайловна наскучалась без веселой компании и веселых разговоров и теперь хотела наверстать упущенное. Она толкнулась в Маришину комнату, но дверь оказалась на запоре. Нина Владимировна была дома, суетилась на кухне с поздним обедом, видела Марину и Сережу, видела расстроенное лицо Марины и строго посоветовала Фекле Михайловне:

— Вы не лезьте к Марине в комнату, оставьте ее сегодня в покое.

— А че, рази уж и нельзя?

— Нельзя.

— Нельзя спросить, как у ей здоровье? А потом мама у ей, Марина сама говорила, болеет. Тоже надо спросить. — Довод Фекле Михайловне кажется очень убедительным, и она торжествующе смотрит снизу вверх мышиными глазками, словно игрок в карты, сделавший очень удачный ход.

— Можно, — соглашается Нина Владимировна. — Вот выйдет она из комнаты, тогда и спросите. А пока оставьте Марину в покое. Ей сейчас, по-видимому, не до вас.

Фекла Михайловна бурчит что-то себе под нос, не разобрать что, и садится на свое обычное место около стола. Пока Нина Владимировна на кухне, Фекла Михайловна сидит тихо и покорно, положив на колени изработавшиеся руки. Но дух Феклы Михайловны не сломлен. Едва Нина Владимировна выключила газ и, прихватив тряпицей чайник, ушла в свою комнату, как Фекла Михайловна оживает, подозрительно прислушивается и, успокоенная, достает из шкапчика стеклянную рюмку — свой пропуск в Маринино общество. По-мышиному осторожно подбирается к двери и стучит осторожно, заискивающе. Не получив ответа, она стучится еще и еще, и стук становится тверже и требовательнее.

— Что нужно? — голос у Марины не особенно приветливый.

— Рюмочку старухе не нальете?

Дверь приоткрывается ровно настолько, чтобы прошла Маринина рука. Рука забирает рюмку и через полминуты возвращает ее наполненной. Дверь закрывается, и слышно, как решительно щелкнул крючок.

Теперь Фекле Михайловне водка вроде бы и ни к чему. Она уныло сидит у стола, горестно жует губами, и рюмка стоит до тех пор, пока ее, так и не выпитую, старуха не убирает на прежнее место, в шкапчик.

Фекла Михайловна тычется из кухни в уборную, из уборной в ванную — стирать ей теперь уже не хочется, и белье, видимо, надолго останется киснуть в тазу, — из ванной в свою комнату.