"Рот Фронт!" Тельман

Чем дальше пароход уходил от причалов Гамбургского порта, тем шире открывалась панорама города. Где-то там, среди городских построек, и небольшой домик его родителей. Что делают они сейчас? Мысли соединили его с матерью, сестрой, отцом... А вон там, в центре города, рядом с Алстером, театр Друкера, И сердце Эрнста вновь окатила теплая волна. «Вернусь, обязательно загляну к старому другу Друкеру. Давно не видались».

Постепенно очертания города стали сливаться. Уже нельзя было различить знакомые места. Эльба становилась все шире, упрямо бодая волнами металлическую обшивку «Америки». Вскоре Гамбург совсем сравнялся с полоской берега. Остались лишь остроконечные шпили церквей и среди них самые высокие - колокольни святого Петра и святого Павла.

Мимо проплыла желто-зеленая полоса Нойверка с крестьянскими постройками и узкой башней красного кирпича, бывшей когда-то маяком. Эрнст знал, что во времена отлива крестьяне с острова ездят в город на телегах, хотя сейчас поверить этому было трудно.

Мысленно Эрнст простился с родным городом, из которого он ни разу дальше соседнего Гольштейна никуда не выезжал, перешел на другой борт парохода и остановился пораженный. Впереди - необозримая серая даль. Только присмотревшись, можно было заметить вдали темно-зеленую черту, отделявшую угрюмую воду от такого же угрюмого неба. Что ждет его в этой сырой и серой мгле?..

После того как Эрнст опустился в трюм и встал на вахту, дни для него стали похожими один на другой, как фонари на набережной Эльбы. Работа забирала все силы. От тяжелой лопаты немели руки, ныла спина, а ведь он был сильным парнем.

В разверстой пасти топки постоянно гудело гривастое рыжее пламя. Оно казалось многоязыким ненасытным чудовищем. Оно не только пожирало груды угля, но и требовало питья. А питьем для него был пот кочегара. Эрнст никогда не думал, что можно буквально купаться в ручьях собственного пота. И сколько бы ты ни глотал воды, чудище высасывало ее через поры и слизывало с тела своими огненными языками. А внутри у тебя оставалась только горячая зола, и, чтобы притушить ее нестерпимый жар, ты снова вливал в себя воду.

От кучи угля до топки - и обратно. И опять, и опять. Однообразные движения маятника. От них начинает раскалываться голова, а перед глазами плывут Цветные кольца. И ноги к концу вахты становятся резиновыми, и трудно поднять даже пустую лопату, словно тебя разбил паралич...

За все время плавания Эрнст не видел ни заморских городов, ни портов, в которые заходила «Америка». Он либо стоял на вахте, либо спал каменным сном.

Лишь иногда ему удавалось выбраться на рабочую палубу, где не было нарядных и важных пассажиров. В один из таких поздних вечеров (это было уже в Атлантическом океане) он увидел, как за бортом играет стая дельфинов. В лунном дыму, висевшем над водой, их обтекаемые стремительные тела вспыхивали то голубыми, то зелеными, то янтарными искрами. И так же искрился и сверкал за кормой широкий след от винта, словно кто-то огромный и невидимый раскатывал рулон переливчатого многоцветного шелка...

Он помнит, именно в тот миг его пронзила мысль: как прекрасен и огромен мир, данный человеку для жизни!

***

Заскрипел ключ в скважине. Дверь открылась.

В камеру вошел начальник берлинской полицейской тюрьмы. За его спиной Эрнст Тельман увидел двух стражников с автоматами.

- Собирайте ваши вещи, - сказал начальник тюрьмы. - Вы переводитесь...

- Куда? - вырвалось у Тельмана.

- В Моабит, - последовал ответ.

Было утро 23 мая 1933 года.

ПОТЕРЯННЫЙ ТОПОР

(Из воспоминаний Ирмы Тельман об отце)

В сочельник отец рассказал мне еще и о таком происшествии: