Рота

– Вот вертушка, – прошептал Числов, не веря своим глазам, когда вертолет из крутого разворота явно пошел на посадку. – Ах ты родной-хороший…

«Вертушка» зависла над площадкой, едва касаясь консолью грунта. Со всех сторон к машине подбежали десантники, таща раненых и убитых. Числов что-то орал и не слышал сам себя. Он, Квазимодо и Кузьмин прикрывали срочную погрузку – да это даже и не погрузка была, а… раненых просто забрасывали в салон. Больше всего Числов боялся, что машину вот прямо сейчас сожгут выстрелом из гранатомета – и вот тогда уже все. Тогда точно – все… Но обошлось. Капитан запрыгнул в вертолет последним, когда «вертушка», натужно воя, уже пошла вверх. По чести говоря, он смутно помнил последние минуты на этой чертовой площадке. Все было словно в бреду…

Перегруженный донельзя вертолет вырвался из района боя. Однако все понимали, что это только полдела. Большую высоту машина по понятной причине набрать не могла, а со скал какой-нибудь дух вполне мог прямо в бочину засадить. И такие случаи бывали…

Числов сидел в теснейшей куче-мале в салоне и, как заведенный, шептал:

– Вот суки, вот падлы ебаные…

И при этом капитан даже сам, наверное, не смог бы точно сказать, кого, собственно, он имеет в виду – боевиков или… Скорее всего – и тех, и других.

А в кабине командир вертолета попытался было «наладить отношения» со своим подчиненным:

– Слышь, Денис! А командир-то у ребяток – мужик… Пока всех не собрал… Последним запрыгивал.

Денис отозвался через паузу, не изменив недовольного выражения на своем лице:

– Я тебя не понимаю, Петрович… Прости, командир, но это… авантюризм, а не геройство… Отписываться замучаешься… Что скажешь-то? Бак-то целый! И движок только что с регламентных… А этот… Он пока свою пехоту собирал, нас пять раз завалить могли… Откуда вообще он тут взялся?! С бомжами какими-то…

Подполковник долго молчал и наконец сказал в сторону:

– Ничего, я отпишусь… Мало ты еще умирал, сынок. Боюсь, не слетаемся мы…

…«Вертушка» добросила эвакуированный взвод Числова прямо на родной «бугорок» – благо что он был «по пути». Правда, командир вертолета не выключал двигателей – топливо заканчивалось. Числов даже ни познакомиться, ни толком поблагодарить подполковника не успел. Руку только пожал. А еще они в глаза друг другу посмотрели. И в этом обмене взглядов было все. Иногда слова бывают лишними…

…Конечно, при таких потерях о десантировании роты речь уже не шла – даже если бы вдруг прибыли все необходимые вертолеты. Самохвалов доложился «наверх», выслушав доклад Числовая. Ротный ничего не стал говорить капитану – молча обнял и отправил в баню…

…Ближе к вечеру из моздокского госпиталя прибыл эвакуатор Ми-8 под прикрытием двух «крокодилов» – Ми-24. Субтильный медик-старлей, руководивший эвакуацией, прибыл, судя по внешнему виду, прямо из операционной – на нем были ярко-зеленые штаны, такая же рубаха и шапочка и только поверх этого «прикида» – бушлат. Он метался с капельницами между раненых, не обращая внимания на крики пожилого уже вертолетчика в обшарпанном оранжевом шлеме с надписью «Майер» под полустертой птичьей эмблемой:

– Темнеет быстро! Я вообще никуда, на хер, не полечу! Лучше сразу охрану ставь!

Кто-то из грузивших «трехсотых» десантников, вступился за медика:

– Заткни клюв, стрекозел!

Вертолетчик завертел головой, пытаясь понять, кто это крикнул, конечно, не понял, махнул рукой и забормотал уже тише, так, что и не разобрать почти было:

– …Сказали: сел – не выключайся, сразу – взлет. В темноте… нижняя кромка… «скальпель» херов… над Бамутом…

На него не обращали внимания.

Старлей быстро сделал Димке Гущину, пришедшему в себя только на «бугорке», укол и одобряюще улыбнулся:

– Погоди, земляк… Это – тьфу, царапина… Мы щас…

Гущин дрогнул уголками губ и снова закрыл глаза.

…Старлей глянул на окровавленный циферблат часов – они были надеты прямо поверх длинных (до локтей) перчаток – и закричал почему-то не Самохвалову, а прапорщику-медику Марченко:

– Слышите, фельдшер?! Все! Ни «двухсотых», ни с иссечением не беру. Все! У меня места нет – бак в салоне! Все! Майер – поднимайте «крокодилов»!

Ми-8 и два Ми-24 быстро ушли в темнеющее небо, оставив на бугорке убитых – им все равно уже нельзя было помочь – и посеченного осколками пулеметчика Феофанова, ранения которого допускали, по крайней мере, не срочную эвакуацию…

Феофанов сидел, привалившись к колесу «таблетки» «Короткий тупорылый „уазик“-вагончик.». Он кутался в синее солдатское одеяло, из-под которого виднелась разорванная окровавленная майка. Его трясло, а когда затих шум вертолетов, стало слышно, что парень рыдает во весь голос. Самохвалов молча погладил раненого по голове, вздохнул и пошел прочь. Прапорщик Марченко накинул на Феофанова свой необъятный бушлат и попытался успокоить парня:

– Ну-ну… Щас. Мы тебя в нашу санчасть… Не хуже госпиталя. Только баб нет… Еще мазью смажем, перебинтуем начисто…

Феофанов продолжал плакать, и прапор заговорщицки подмигнул ему:

– Сто грамм примешь? Тебе и не надо в госпиталь…