Рота, подъем!

– Пшёл вон отсюда. Вон!!! Или нет. Стой. За третьим КПП надо канаву почистить, берешь Абдусаматова, Кучкарова и Заздаева, и вчетвером от забора и… до ужина. Выполнять приказ!

– На работу, как на праздник… Кто поспать, кто погулять. Ох, и долго же придется всех сержанту собирать.

Взяв лопаты и нацепив грязные бушлаты, мы поплелись за КПП.

Погода была хорошая, работать под таким солнцем не хотелось, да и исполнять воинскую повинность мы не собирались. Поковыряв лопатами минут пятнадцать землю, чтобы была видна видимость работы, мы развалились на краях канавы. Узбеки тихо переговаривались между собой. Я достал из-за пазухи учебник и стал читать.

– Сержант, ты после армии куда пойдешь?

– В институте восстановлюсь.

– Я тоже хочу в институт.

– Дело хорошее. Ученье свет, а неученых тьма.

– Что сказал?

– Не бери в голову, Абдусаматов, и будет легче жить. Остаться в армии не хочешь? Будешь первый прапорщик на деревне.

– Я в городе живу.

– Да, я в курсе. Ташкент – город хлебный. Лучше смотри, какая красота. Купола в России кроют чистым золотом, чтобы чаще Господь замечал, – пропел я строку из песни Высоцкого.

Солнце своими лучами отражалось в золотом куполе и на кресте православной церкви. Даже советская власть не смогла уничтожить все, что построили люди до семнадцатого года. Да, власть справилась со многим, создала одну из сильнейших армий, уничтожила больше людей, чем фашизм за время войны, разгромила то, что было ей неприглядно.

Но кое-что по неизвестным причинам осталось не тронутым даже под самой столицей. Церковь стояла с другой стороны дороги, и фоном ей был Солнечногорск с его серыми, убогими четырехэтажными постройками времен Хрущева, в которых жили, вернее, обитали люди, верящие в светлое будущее социализма. И на этом фоне церковь казалась еще прекраснее.

– Хочешь развиваться культурно и образовательно, Хаким? Пошли.

Я поднялся с бруствера и пихнул книгу за пазуху.

– Пошли, воины, а то имущество свое перед дембелем отморозите.

– Куда?

– Идем изучать произведения зодчества всея Руси, где вам довелось служить.

– А мне это надо?

– Если хочешь учиться в институте, то обязательно. А то спросят тебя: "Что ты, Абусаматов, видел в армии?", а ты, чурка деревянная, скажешь, что только меня, Геру и автомат Калашникова.

– Сам ты деревянная, – сонливо отреагировал узбек. – Пошли. Все равно делать нечего.

Мы побросали лопаты в канаву и перебежали грязную дорогу. По краям четырехполосной дороги лежал грязный, черный снег вперемешку с солью, которой посыпали мостовые.

Обойдя церковь кругом, стараясь заглянуть в высокие окна, за которыми был виден свет свечей, мы подошли к двери. Я взялся за длинную железную, уже поржавевшую от времени ручку и потянул ее на себя. Высокая деревянная дверь церкви оказалась открытой. Я вошел, снял ушанку и запрокинул голову. Своды потолка были расписаны в православных традициях. С главного купола на меня смотрели глаза сына еврейского народа, распятого почти две тысячи лет тому назад на

Земле Обетованной. Вокруг висели иконы, под которыми горели свечи.

Напротив входа через весь зал стоял давно не реставрированный иконостас. Над иконостасом висели золотые лампады, освещая тусклым светом портреты.

– Смотри сюда, – ткнул я пальцем вверх и посмотрел на реакцию солдат.

Мусульмане стояли, подняв головы вверх, и придерживали шапки.

– Шапку сними. Шапки снимите, братья по разуму.

– Зачем?

– В церкви не принято.

– А у нас…

Я дал затрещину Кучкарову, от чего шапка сразу слетела ему в руки. Абдусаматов и Заздаев сразу сняли сами.

– Вот басурмане, – запричитала бабка, стоящая у входа и торгующая свечами, и быстро перекрестилась. – Ты сам-то, сынок, крещеный?

– Нет.

– А ты приди, покрестись. У нас тут батюшка крестит. Доброе дело делает. Вон там угол огораживаем и крестим. Ты не бойся. Солдатики у нас тоже бывают.

– Вроде как не положено мне. Еврей я.

– Ой, батюшки, – всплеснула руками бабка, – Нехрестень. Как же ты живешь, бедненький?

Солдаты уже начали выходить на улицу в дверь, через которую светило яркое солнце, и я развел руки широко в стороны.

– Как Бог дал, бабушка, так и живу.

– Ну, ты если решишь – все равно приходи.

– Спасибо, – поблагодарил я сердобольную старушку. – Это вряд ли.

Возвращаясь в часть, я чуть задержался на КПП и, выйдя оттуда, увидел, что Хаким стоит и пинает ногой снег, в то время, как

Кучкаров и Заздаев уже ушли.

– Чего забыл?

– Я попросить тебя хотел. Ты на русском хорошо пишешь, печатать умеешь. Я с ротный говорил, он характеристику в институт подпишет, но сам писать не хочет. Ты мне можешь написать, чтобы красиво было?

– Как ты думаешь, мне больше заняться в этой жизни нечем?

– "Чепок", – сказал заветное слово Хаким.

– Чего "чепок"? Вы узбеки народ такой – когда вам надо, готовы, что угодно пообещать, а как выполнять…

– Мамой клянусь, ставлю "чепок". Все, что закажешь – все покупаю.

Лады?

– Черт с тобой, сделаю я тебе характеристику.